Выдержки

что происходит с текстом? Игорь Гулин на портале syg.ma

В основе нечитаемости современного текста — напротив, проблема сверх-доступности, капиталистического перепроизводства, в котором объекты утрачивают свою единичную ценность, становятся частью неразличимых потоков текста.

По-настоящему видимой эту проблему, разумеется, сделали социальные сети.

Автор может выкладывать или нет свои произведения в фейсбук, но он существует в мире, где ежедневно производятся тысячи текстов. Сама механика соцсети делает эти тексты равноценными, взаимозаменяемыми высказываниями: фотография с отдыха, политический манифест, новость о помолвке, разговор с таксистом, стихотворение существуют на одних правах, имеют один и тот же статус поста.

Это положение вещей делает невозможной речь, требующую особенного внимания, специальных практик чтения. Литературные тексты могут собирать лайки, но они получают их как непривилегированная часть общего текстуального потока. Иначе говоря, в фейсбуке мы все писатели — так же как мы все политические аналитики или художественные критики.

С этой ситуацией связана недавно развернувшаяся борьба профессионального литературного сообщества с так называемыми «сетевыми поэтами». Эти авторы обладают невероятной популярностью, статусом звезд, непредставимым для поэтов «профессиональных». Одновременно с тем они пишут предельно простые, сентиментальные стихи, лишающие поэтическую речь ауры исключительности, привилегированного статуса, делающие ее одним из элементов курсирующих в сети фрагментов — своего рода разменными монетами сетевой коммуникации, которые каждый может использовать, примерить на себя.

С ней же связаны и наиболее интересные эксперименты в молодой поэзии, такие как опыты Вадима Банникова или Виктора Лисина. Эти поэты полностью принимают, сливаются с хаотической логикой социальных сетей. Они пишут десятки текстов-постов за день, в которые попадает абсолютно все. Интимная жизнь, новости ленты, подробности литературной жизни, гастрономические впечатления, литературная изобретательность, поэтическая техника, вдохновение, высокий слог, авангардистские эксперименты становятся равноценными элементами. При всей своей небрежности, их тексты часто великолепны, но эту искусность трудно заметить. Они слишком быстро проносятся в общем потоке ленты. Произведением здесь оказывается уже не проект, не узнаваемый модус письма, а наоборот нефиксирумое, скользящее проникновение поэзии в ленту фейсбука, паразитическое — на подобие мема — воспроизводство в ней, вызывающее тревожно-веселое колебание в читательском опыте.

Поэзия здесь отказывается от вековых претензий. Она больше не требует прочтения. Эта нетребовательность, взаимный договор с читателем об умеренном взаимном безразличии позволяет ей остаться в живых. Поэт выживает, окончательно выбрасывая текст, принося произведение в жертву.

Возвращаясь к операистскому словарю, эта модель — предел постфордистской логики. Разница между творческим трудом и пустяковым досугом, между поэзий и болтовней, между исключительной речью и обыденной коммуникацией здесь полностью стирается. Инфляция текста достигает своего предела.

Эта линия вызывает у меня большую симпатию, однако я не могу не думать, что проходя девальвацию, становясь напрасной вещью, текст обретает и некое иное измерение.

В любом тексте есть заряд, его можно описать рядом метафор: вопрос, который должен быть отвечен; труд который должен быть оплачен; вызов, который должен быть принят; любовная речь или революционный призыв, которые должны быть услышаны.

Больше всего меня интересуют определенного рода тексты, и сам я пытался писать такие же, в которых эти ставки особенно ненадежны. Эти тексты обречены на непрочитанность в момент своего создания. И тем самым они требуют чтения. Напрасность заложена в них с самого начала, переведена на уровень структуры, предпосылок. Через это рассогласование такие тексты получают своего рода негативно-утопический потенциал. Они выпадают из времени, из оборота вещей, и сохраняются в истории в качестве своего рода требований.