Я глубоко признателен жюри премии Андрея Белого за высокую и, совершенно искренне, неожиданную честь. Мне представляется, что в премиальном сезоне было нескольких поэтов с их книгами, более достойных этой награды, чем я.  Тем не менее, получение премии Андрея Белого – это причисление к тому единственному литературному ряду, который я считаю значимым для себя. Не хотелось бы оказаться хронологически завершающим этот список: не секрет, что с уходом Бориса Останина, последнего из отцов-основателей премии, ее судьба стала поводом для различного рода дискуссий. Не считая себя в праве в данный момент высказывать свое мнение, обращу внимание лишь на более общую проблему: гипертрофированную привязанность в здешнем пространстве самых важнейших независимых культурных институций к личности их создателей, что отменяет всякую преемственность и требует каждый раз начинать с нового листа. Такого рода ситуация мне кажется несколько странной.

Очевидно, однако, что мое нахождение здесь именно сейчас, в текущий момент, в очень значительной степени требует большего оправдания, нежели это возможно было представить еще совсем, вроде бы, недавно. Моя книга, за которую я удостоен премии Андрея Белого, «Ненадежный рассказчик» (я отдельно благодарю издательство «Новое литературное обозрение» за ее публикацию), включает стихи, написанные более чем за десятилетие; несколько завершающих книгу текстов написаны в 2021-м. Это получилось не специально, но так получилось: написанное осталось в прошлом вместе с порождавшим его надеждами и иллюзиями. Я не хочу сказать, что не ощущаю эти тексты более своими, или как-то отмежевываюсь от них, или не вижу в них более смысла, или я за них теперь не в ответе. Напротив, мне, кажется, удалось передать в этом корпусе некоторый набор представлений и способов мыслить, которые для меня наиболее естественен. 

Глупо заниматься самоанализом, но тем не менее, хочу обозначить два метасюжета, важных, как мне представляется, для этих текстов. Первый – невозможности диалога и в то же время налаживание его при всей невозможности. Второй – условный трасгуманистический проект, расширение человеческого в пространства, населенные нечеловеческими агентами, поиск способов отождествиться с радикально Другим. При этом важным была для меня своего рода ёрническая упаковка этих метасюжетов, позволяющая уйти от избыточного пафоса, могущего возникнуть при разрешении такого рода крайних вопросов.

Но вот мы прибываем здесь и сейчас, и оказывается, что практически все, предложенное выше, оказывается неприменимым к настоящему. Диалогическая сложность обернулась своей невозможностью. Трансгуманистические идеи отодвинулись в непредставимое будущее, поскольку базовый, вопреки расхожим представлениям, для трансгуманизма гуманизм оказался не то что в кризисе, а просто-напросто находящимся на грани существования. Нечеловеческое предстало не расширяющим возможности познания мира, а сужающим его до необнаружимой величины, высокое ёрничество же обернулось глумливым хохотком. 

Поэтому тот корпус текстов, что составил «Ненадёжного рассказчика», оказался завершенным не только фактом выхода книги, но и. так сказать, в абсолютном смысле. Так писать я больше не могу и не хочу, а иначе не очень понимаю, как (за прошедшее с выхода книги время появилось буквально несколько стихотворных текстов, может быть удачных, может быть - нет, но, в общем, случайных). Есть поэты, которые сейчас пишут много, как бы заговаривая бездну; есть другие, которые обмерли. И то, и другое понятно. Непонятно, что делать с поэзией. Я всегда полагал ее важнейшим способом познания, но сейчас, в иные минуты, мне видится в ней только утешение (и я говорю не о собственном стихописании, а о наличных сильных текстах самых различных авторов). Такого рода подход противоречит дорогой для меня рациональности, но сама рациональность сейчас в бедственном положении. Хотелось бы к ней вернуться, как и вернуться к поэзии как познанию и многократно уже осмеянному приращению смысла, - вернуться неизбежно с новым печальным опытом, включающим опыт очень глубинного разочарования. Не очень понятно, удастся ли это когда-либо (я говорю, конечно же, только за себя). Тем более важна для меня оценка книги, в которой мой мир пусть и был расколот, но это раскол происходил по понятным мне правилам.