Книги

Глагол времен // «Свой подвиг свершив»: о судьбе произведений Г. Р. Державина, К. Н. Батюшкова, В. А. Жуковского / под ред. А. Л. Зорина, Н. Н. Зубкова, А. С. Немзера. М.: Книга, 1987. 
Кормя двуглавого орла…: Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2001. 
Зорин А. Л. Где сидит фазан…: очерки последних лет. М.: Новое литературное обозрение, 2003. Соблазнение a` la Rousseau // Европа в России / под ред. П. Песонена, Г. Обатнина, Т. Хутунена. М.: Новое литературное обозрение, 2010. 
Импорт чувств: к истории эмоциональной европеизации русского дворянства. М.: Новое литературное обозрение, 2010. 
Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII — начала XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2016.
Жизнь Льва Толстого. Опыт прочтения. М.: Новое литературное обозрение, 2020. 

Из статьи «Разлука с семьей весной 1797 года: двойная идентичность Михаила Муравьева» (2011)

В 2006 году в своей быстро ставшей знаменитой монографии об эмоциональной культуре раннего Средневековья Барбара Розенвейн ввела понятие «эмоционального сообщества». По ее определению, такое сообщество составляют «люди, приверженные единым нормам выражения и наделения ценностью (или обесценивания) сходных или взаимосвязанных эмоций». Розенвейн выделяла «социальные» сообщества, где единство норм, регулирующих эмоциональную жизнь его участников, определяется сходством условий их существования, и «текстуальные», основанные на общности авторитетных идеологий, учений и образов. При этом, как отмечала исследовательница, одни и те же люди могут одновременно входить в различные эмоциональные сообщества, в которых приняты несовпадающие нормы чувств и переживаний.

Для образованных русских дворян XVIII века подобная коллизия была в достаточной степени типичной. «Символические модели чувства», на которые они ориентировались, с одной стороны, были порождены сословным кодексом чести и писаными и неписаными правилами государственной службы, а с другой — современной европейской литературой и моральной философией.

Таким образом, «социальное» эмоциональное сообщество, в котором жило европеизированное русское дворянство того времени, было национально и сословно ограниченным, а «текстуальное» — глубоко космополитичным. Требования, которые предъявляла к поведению и переживаниям дворянина его социальная практика, не могли не находиться в противоречии с комплексом образцов, который он мог извлечь из произведений значимых для него западноевропейских авторов. Этот конфликт в значительной степени определял душевную жизнь элиты русского дворянства, нарастая по мере его постепенной европеизации. Порожденные им психологические драмы возни-кали буквально на каждом шагу.

* * *

В 1938 году писатель-эмигрант Михаил Осоргин поместил в издававшемся в Париже «Временнике общества друзей русской книги» сообщение о попавшей в его руки русской рукописи XVIII века. Это была «книжечка красного сафьяна» с «масонскими клейнодами: циркулем, линейкой, уголь-ником, крестом в восьмиграннике и ветками акации» на корешке. На «зеленоватой сафьяновой наклейке» читалась надпись: «Московский журнал». Книжечка содержала «15 писем или листочков из дневника», первое из которых было не нумеровано, последующие носили номера с I по XIII, а завершающее цикл письмо называлось «Продолжение последнее или заключение». Датированы письма были периодом с 13 марта по 3 мая. По упоминанию в тексте коронации Павла I М. Осоргин установил год создания рукописи — 1797. Ему также удалось атрибутировать ее по содержанию М.Н. Муравьеву.

В своей статье Осоргин привел несколько пространных цитат из «Московского журнала» и два факсимильных воспроизведения его страниц. К сожалению, эти фрагменты составляют единственную дошедшую до нас часть текста «Московского журнала», так как парижский архив и библиотека М. Осоргина были конфискованы гестапо.

«Ясно, что это не список, а подлинные письма в форме дневника», — под-черкнул в статье М. Осоргин, а в другом месте указал, что «пишет автор почти ежедневно, отсылая письма в почтовые дни, как видно и из текста». Подлинность документа, действительно, не может вызвать никаких сомнений, однако предложенное истолкование «Московского журнала» требует пересмотра.

Дело в том, что, как явствует из цитат, составляющие журнал письма были адресованы жене автора. Между тем письма М.Н. Муравьева к его жене Екатерине Федоровне Муравьевой за вторую половину марта — начало мая 1797 года сохранились и находятся в настоящее время в ГАРФ (Ф. 1153. Оп. 1. Ед. хр. 1). Единица хранения, о которой идет речь, представляет собой переплетенное собрание тридцати пяти писем М.Н. Муравьева. Первое из них адресовано отцу, тверскому вице-губернатору Никите Артамоновичу Муравьеву, и датировано 20 июля 1781 года — оно попало в этот конволют, вероятно, случайно. Однако все остальные тридцать четыре письма отражают поездку М.Н. Муравьева из Петербурга в Москву на коронацию Павла I. Они адресованы жене и отцу, причем четыре (второе, третье, девятнадцатое и трдцать пятое по порядку расположения в томе) написаны с дороги, а тридцать (по пятнадцать обоим адресатам) — собственно из Москвы.

По указу от 21 января 1782 года для сообщения между столицами устанавливались два почтовых дня в неделю. Из Москвы письма отправлялись по понедельникам и четвергам, и, как сказано в «Московском журнале», «прискакав или притащившись ко вратам Москвы» марта 13 числа, Муравьев отправляет первое письмо оттуда в понедельник 16-го. После этого он не пропускает ни одного почтового дня вплоть до 4 мая, дня своего отъезда в Санкт-Петербург, отправляя с каждой почтой по два письма — по одному каждому адресату. Заметим, что все письма отцу написаны по-русски, жене Муравьев с дороги пишет тоже по-русски, а прибыв в Москву, переходит на французский язык.

Нет сомнений, что корпус, хранящийся в ГАРФ, представляет собой подлинную корреспонденцию Муравьева. Это удостоверяется как содержанием писем, так и пометками с обозначением дат, когда они были доставлены адресату, сделанными рукой Екатерины Федоровны. Между тем текст этих писем не совпадает с тем, который находился в руках М. Осоргина. Они не только написаны на другом языке и заключены в другой переплет, но и, что важнее, в них не отыскивается никаких соответствий ни одной из цитат из «Московского журнала», известных по публикации во «Временнике общества друзей русской книги».

Тем самым мы сталкиваемся с достаточно странной ситуацией. Пятнадцать раз подряд в одни и те же дни Муравьев пишет одному и тому же адресату два совершенно различных письма на разных языках. На наш взгляд, разрешить этот парадокс возможно, только предположив, что эпистолярная форма «Московского журнала», по существу, условна и что это сочинение представляет собой не «письма в форме дневника», как предполагал Осоргин, но, напротив, литературный дневник в форме писем.

Стоит отметить, что для такого рода литературной практики у Муравьева был отчетливый образец. Один из его самых любимых писателей, Лоренс Стерн, поддерживал со своей последней возлюбленной Элизой Дрейпер такого же рода двойную переписку. Он, с одной стороны, посылал ей письма по почте, а с другой, вел специальный дневник под названием «Journal to Eliza», который отправлял ей фрагментами по мере написания. Значительная часть писем Стерна Элизе Дрейпер была опубликована вскоре после смерти писателя в 1773 году, дневник же, или, как принято было в XVIII веке переводить его название, «Журнал для Элизы», был найден только в 1878 году. В то же время Муравьеву, несомненно, было известно о существовании «Журнала…» из текста писем, где он упоминается несколько раз. Кроме того, в 1779 году один из приятелей Стерна, Уильям Комб, напечатал подложную переписку между Стерном и Элизой (не исключено, что сам Комб и был ее автором), которая, как было принято считать, восходила к тексту «Журнала…». Эта подделка приобрела значительную популярность и была переведена на французский и русский языки.