Книги

Проза

Побег куманики: Роман. СПб: Амфора, 2006; М.: АСТ, Астрель, 2009; М.: Альпина нон-фикшн, 2023.
Каменные клёны. М.: АСТ, Астрель, 2008.
Другие барабаны. М.: ЭКСМО, 2011.
Картахена. М.: РИПОЛ классик, 2015.
Царь велел тебя повесить. М.: Corpus, 2015.
Радин. М.: Альпина нон-фикшн, 2022. 
 

Поэзия

Стихи. Худож. А. Траугот, В. Траугот. Калининград: Янтарный сказ, 2003. 
О чём пировать. СПб.: Пушкинский фонд, 2007.
Камчатка полночь. М.: Рипол Классик, 2015.

Из публикации «Радин» (2018)

Иван

День был такой солнечный, когда она зашла в редакцию на Большой Морской, что, казалось, краски выцветают на глазах, стены, подоконники, бумага, свет из окна — все стало бежевым, как топленое молоко. Под потолком слабо поскрипывал деревянный вентилятор, оставшийся от прежних владельцев, от этого жара казалась еще плотнее. Окна у нас были заколочены зимой и летом, потому что тогдашний завхоз сошел с ума. В полдень все ушли пить чай в столовую, я остался один и лежал головой на столе. Дверь хлопнула, и я поднял голову. Она стояла на пороге почти зажмурившись, маленькая, прохладная, с бритой головой, в мятых льняных штанах.

— Какое у вас тут арктическое лето, — сказала она. — Я принесла объявление, это правильный кабинет?

— Давайте его сюда, — сказал я шепотом. Любовь словно простуда чиркнула по горлу. Она подошла поближе, и я увидел, что на ее голове уже отросла рыжеватая щетинка. Когда она села напротив меня и стала копаться в рюкзаке, жара сразу спала и лопасти вентилятора радостно зажужжали. Я смотрел на золотую луковицу ее головы и понимал, что никто никому не нужен, никто никому никогда, все тлен и пустые чаяния, неохота и духота. Я не знал, о чем ее спросить, чтобы она подняла глаза, глаза у нее были узкие, да еще сощуренные, и я не мог разглядеть их цвета, к тому же я боялся ее спугнуть и любовался ею тайно, будто карпом в японском пруду.

— Зачем вы так коротко подстриглись?

— У меня были вши, — сказала она, вынимая из рюкзака бумажки, заложенные почему-то в синий справочник «Лекарственные растения». — В балетной школе недавно были вши, почти у всех, и у меня тоже.

— Так вы танцуете? — Я взял ее бумажки, сунул в папку для субботнего номера, спросил, не хочет ли она мороженого или еще чего-нибудь холодного, и она кивнула. Вернулись наши из столовой, дверь принялась хлопать, в кабинете стало шумно, загудели принтеры, и я сразу устал.

Потом, когда мы вышли в город, все стало еще хуже: я покупал виноград, мокрые ягоды шлепались на дно пакета, на бумаге проступали пятна, боже, какая кислятина! — фыркала она, засунув в рот чуть ли не всю виноградную гроздь, рот у нее был просто огромный, я смотрел в него, не отрываясь, будто гадатель в преломляющее стекло. Потом мы дошли до ее дома, постояли на лестничной площадке, куда свет попадал только через грязные витражи, а потом два года куда-то делись и началась португальская, выложенная изразцами лестница, по которой мы побрели, заходя в съемные комнатушки, гарсоньерки с расколотыми биде и выходя из них с коробками, которых становилось все больше, потому что она помешана на местной керамике со всеми этими ланями, похожими на ящериц, а я иногда все же выигрывал и покупал ей тарелки. Еще она любит рисовые хлебцы и запах клеевой краски. Теперь я знаю цвет ее глаз, я даже знаю цвет ее внутренних бедер, или как там это называется, я еще не насытился этими бедрами, недрами и алой чавкающей глиной ее болот, другое дело, что она смотрит на меня ледяными глазами, будто на вора, да я и есть вор.

Моя мать говорила: первый характер марьяжный, второй куражный, третий авантажный, так вот у Лизы — куражный, иногда я хочу взять ее за волосы и бить головой о подоконник, она такая маленькая, что я мог бы разнять ее руками на две половины, достать ее сердце и засушить, как пион, между страницами справочника, да только где его взять, книги мы свезли на дачу к ее отцу, за неделю до португальского рейса, тогда я впервые увидел ее отца и многое понял, думаю, что книги пошли на растопку, да и кому они теперь нужны, она вообще не читает, а я уже умер.