Книги

Время и Слово. Литературная студия Дворца пионеров. СПб.: Реноме, 2006.

Сумерки «Сайгона». СПб.: Zamizdat, 2010.

Лица петербургской поэзии. 1950-1990-е. Автобиографии, Авторское чтение. СПб.: Zamizdat, 2011.

Из книги сумерки «сайгона»

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

К истории замысла

Седьмого ноября 1971 года меня взяли на демонстрацию. Колонна отправлялась от Александро-Невской Лавры. Бабушки выносили на продажу искусственные цветы и раскидайчики на тонкой резинке. На Старо-Невском пошел снег. Меня расспрашивали, нравится ли мне в детском саду. Перед площадью Восстания долго топтались на одном месте. Наконец послышалось «Нашу колонну пропускают. Не задерживаемся, товарищи. Ускоряем шаг!». Меня посадили на шею одному из маминых сослуживцев и вынесли на площадь. В этот самый момент белую завесу на небе на некоторый момент прорвало и солнечный луч, неправдоподобно одинокий и прямой, осветил противоположную сторону площади – там, с усмешкой созерцая толпу, стоял человек. Он был без пальто. Грудь оголена. На шее на толстой золотой цепи висел крест. «Кто это?» – «Больной человек. Нравится, когда на него смотрят». Больным, однако, он не выглядел. Иконописная внешность, но не страдальческая, а вызывающая в своей прелести. Он был нагл – и в одежде (кожаные в обтяжку штаны), и в позе (по-наполеоновски скрещенные руки). Проходящие с транспарантами волей-неволей поворачивали головы к нему.

После демонстрации мы с мамой поехали на кладбище в Парголово. В электричку набилось много народа, но мы успели устроиться у окна. В руках у меня был воздушный шар. Напротив нас сидел пьяница. Он всю дорогу откровенно рассматривал нас. «Ты в Бога-то веришь?» – вдруг обратился к маме и, не дожидаясь ответа, прохрипел: «Жизнь заставит – поверишь!» Внезапно его внимание привлек мой воздушный шар. «Можешь так?», – он взял шар двумя руками, придвинул к себе, раскрыл, оскалившись, рот – и укусил.

Так я впервые увидела сайгонавтов, и они произвели на меня отталкивающее, хотя и завораживающее впечатление. «Сайгон» был для этих двоих своим местом, но своим он был и для других его постоянных посетителей – знатоков литературы, восточной философии, музыкантов, – о существовании которых я узнала, когда сама стала проводить вечера на сайгонском подоконнике. Этому перекрестку различных культурных миров Ленинграда середины 1960-х – середины 1980-х гг. и личных орбит людей, живших в эту эпоху, и посвящена книга, которую вы держите в руках.

Предшественники «Сайгона»

Кафе «Сайгон» в жизни Ленинграда конца 1960-х – середины 1980-х – явление уникальное. К нему не приложимы модели описания «артистических кафе», таких как «Бродячая собака» или парижское «Chat noir», поскольку «Сайгон» не был «артистическим кафе» в строгом смысле слова – в нем не проходило каких-либо организованных программ, театральных или поэтических. Не подходят для воссоздания его атмосферы модели описания дружеского застолья, вроде пушкинского перечня блюд: ростбифа «окровавленного», «живого» лимбургского сыра и т. п. Ассортимент пирожных кафетерия при ресторане «Москва» ничего не скажет о жизни «Сайгона», хотя речь идет об одном.и том же месте. Вечером в «Сайгоне» было не протолкнуться. Насладиться в полной мере чашечкой кофе и пирожным не представлялось возможным – тебя со всех сторон толкали, и ты с трудом мог притулиться к столику, за которым стояли подчас не совсем симпатичные тебе люди.

На мой вопрос «Вы ходили в «Сайгон»?» один художник воскликнул: «А кто туда не ходил? Все там были!», – но тот факт, что в «Сайгоне» пересекались самые разные круги культурной жизни Ленинграда, ожидать появление которых в одном месте и в один час было практически невозможно, у моего собеседника вызвал только скепсис: «Так ведь и в булочной в очереди кто только не стоял». Очередь к кофейному аппарату в «Сайгоне» действительно очень напоминала очередь в булочной, с одной только разницей: практического смысла стояния сайгонавтов в очереди не было никакого. Многие посетители вспоминают, что кофе они на дух не переносили, на пирожные у них денег не было, и приходили они туда вовсе не для того, чтобы насладиться гастрономическими изысками.

У сайгоновской очереди существуют предшественники, но скорее литературные, нежели реальные. Думаю, мой собеседник удивится, но я назову не хэмигуэевскую «Ротонду» или «Куполь» и не кафе из произведений И. Эренбурга (там и очередей-то не было – посетителей обслуживали официанты), а ленинградскую булочную (!) из повести Д. Хармса «Старуха», где в очереди за хлебом происходит следующий разговор:

«Я: Вы любите водку? Как это хорошо! Я хотел бы когда-нибудь с вами вместе выпить.

Она: И я тоже хотела бы выпить с вами водки.

Я: Простите, можно вас спросить об одной вещи?

Она (сильно покраснев): Конечно, спрашивайте.

Я: Хорошо, я спрошу вас. Вы верите в Бога?

Она (удивленно): В Бога? Да, конечно.

Я: А что вы скажете, если нам сейчас купить водку и пойти ко мне. Я живу тут рядом.

Она (задорно): Ну что ж, я согласна».

Чаяние пищи духовной в очереди за пищей материальной – это парадокс «Сайгона». Однако сказать, что все завсегдатаи «Сайгона» были из одного «духовного теста», было бы неправильно. В интеллектуальном и социальном плане – это были разные люди: и профессора университета, и господа безо всякого образования и безо всякой профессии. Рядом с мудрствующими и философствующими стояли и те, кого интересовал не Ницше и Кант, а промысел нищенствующих и карман соседа. Их не могло сближать и единство политических воззрений: здесь были как люди совершенно аполитичные, так и диссиденты. Кроме того, далеко не всякий посетитель «Сайгона» ощущал себя его «жителем» – «сайгонавтом», «сайгонцем», «сайгоновцем», «сайгонщиком». Дабы определить, что их объединяло, я воспользуюсь выражением Андрея Платонова – «вещество существования». «Вещество существования», заполнявшее «Сайгон» и бывшее сутью жизни «сайгонавтов», представляло собой энергию постоянного брожения. Сами ли люди были его носителями или оно возникало благодаря эмоциональному контакту (разряду), напряжение которого зашкаливало? Трудно сказать. Но именно энергия эмоционального брожения сбивала сайгонавтов в кучки и двигала одних бежать через Невский за портвейном, других – кружить по городу, преследуя столь же неспокойные духи Достоевского, Гаршина, Ахматовой и порожденные ими фантомы. Эта же энергия толкала людей друг к другу, вскрывала запечатанные горнила. Кто-то становился Голосом, кто-то Ухом.

Малая Садовая – «Сайгон»

Если большинство посетителей литературных кафе Ленинграда середины 1960-х гг. (см. раздел «Кафейные маршруты») быстро осваивали новое место как еще одну возможность для встречи и общения, то завсегдатаи кулинарии на Малой Садовой относились к «Сайгону» с некоторым подозрением, противопоставляя свой круг, аристократов духа, – посетителям «Сайгона» (вплоть до иронического аргумента о вероятности в последнем «подхватить бытовой сифилис» (И. Черняк)).

За Малой Садовой закрепилась слава интеллектуального, поэтического Китежа, допускавшего до себя далеко не всех, и бывшего «задолго до...». Последнее, однако, не совсем верно: компания наиболее страстных ревнителей Малой Садовой – поэтов-хеленуктов и их друзей – открыла для себя этот ареал летом 1964, а 1-го сентября того же года начал работать и кафетерий под рестораном «Москва».

Роль этих двух заведений в жизни ленинградской неофициальной культуры была схожа. Они стали частью интеллектуального маршрута, который включал в себя также посещение Публичной библиотеки, совместную прогулку, беседу, чтение стихов, вкушение вина и отличался ритуальностью: «День я проводил в читальном зале Публичной библиотеки, затем заходил на Малую Садовую» (А. Миронов); «Я весь день проводила в библиотеке, а потом, когда уставала, обязательно шла в «Сайгон». Обычно с пяти там уже собирались все. Подходили Эмиль, поэт Виктор Ширали говорили: «Хильда, пора!» (в смысле, что пора пить). Там же продавалось дешевенькое болгарское винцо» (Т. Горичева).

Что существенно отличает малосадовскую культуру – так это цеховое единство (выразившееся в создании симультанных текстов, коллективных сборников) и ориентация на письменную традицию – хранение и почитание рукописей, следование букве текста, представление об образцовом тексте. Именно этим обусловлен тот факт, что воспоминания малосадовцев (раздел «Малая Садовая») отличает общая установка – не допустить разночтения, «выстроить» историю. Отсюда сознательный отбор фактов, предварительная сверка точных данных, внутренняя «цензура», особое внимание к текстологии и библиографии.

В «Сайгоне» торжествовала устная традиция. Произведениям сайгонавтов (от Колеса до Кривулина) свойственна исключительная вариативность, что объясняется свободой от представления о застывшем тексте. «Ходячие» тексты обрастают дополнениями «от себя», поскольку важен не текст как таковой, а ситуация, его породившая, или автор, в память о котором важно сохранить эту энергию брожения, «дух безумия». В самиздатовских сборниках сайгонавтов отсутствует установка на академичность издания.

Завсегдатаи приходили сюда ради диалога. Если инициация Малой Садовой заключалась в проверке на способность к общему интеллектуальному переживанию через текст (Достоевского, кино и т. д.), то инициация «Сайгоном» – на способность к со-бытию: не только через поэзию или совместные занятия философией, но и путешествия автостопом, пьянство, наркотический трип, свободную любовь, оккультные практики, гипноз и т. д., но главное – на диалог. В сайгонских компаниях всегда находился тот, кто говорил, и тот, кто готов был слушать и слушать, – внутреннее ухо, развернутое сразу ко всем. Роли говорящего и слушающего были самодостаточны. Слушающий не был человеком пассивным, и, хотя он за вечер мог не произнести ни слова, все присутствующие понимали его невербализованные мысли. Возникало ощущение, что ты говоришь со всеми одновременно. Роль Большого Уха и пытался взять на себя составитель этой книги, включив в нее, помимо письменных мемуаров, материалы полусотни диктофонных записей интервью, взятых в 2007–2008 гг. у очевидцев – как завсегдатаев «Сайгона» (тех, кто занимал место на одном из широких подоконников кафе), так и обычных посетителей, стоявших в одной со всеми очереди и смотревших на происходящее со стороны, и тех, кто сознательно дистанцировался от всего, что связано с этим названием, но тем не менее заходил «просто выпить кофе».

Социальный статус, «имя» и на Малой Садовой, и в «Сайгоне» ценности не имели, но в отличие от малосадовцев, для которых культурная составляющая (путь самообразования) имела существенное значение, в кругу сайгонавтов человек был ценен своей самостью: «Я там стояла лет десять подряд, ко мне подходила какая-то дама и говорила: «Ну что, все еще здесь стоишь?» Мол, карьеру не сделала... То есть это предел пaдения для мещанства. Я знаю многих людей, которые даже обходят его стороной. Именно из-за боязни... не то что дна, а беззащитности полной... Деформализации. Потери ролей, потери лица» (Т. Горичева).

Со-бытие – и было, пожалуй, самым важным «делом» сайгонавта, и противопоставлялось «занятию делом» в общепринятом смысле этого слова и бытовизму. В ожидании со-бытия могли проходить часы, а то и дни: «Стоишь-стоишь часами, вышел – покурил – зашел – аскнул на кофе – вышел – целый день стоишь, ждешь чего-то или кого-то, безвыходняк полный, особенно если холодно на улице или дождь» (Умка. Из письма).

Конечно, среди посетителей «Сайгона» были и те, у кого этот диалог не состоялся или остался незамеченным, и время «Сайгона» отождествляется у них только с эпохой «Большого стакана», а следовательно, «вспоминать нечего и незачем» (И. Фаррахов).

Поэзия сайгонавтов

Поэзия сайгонавтов – явление неоднородное. В отличие от малосадовцев, поэты-сайгонавты (Олег Охапкин, Виктор Кривулин, Евгений Вензель, Виктор Ширали, Петр Чейгин, Владимир Нестеровский, Славко Словенов) никогда не объединялись формально под знаком «Сайгона» в какую-либо литературную группу. За время существования этого кафе на углу Невского и Владимирского (1964–1989) не было издано ни одного совместного сборника, который бы позволил говорить о «Сайгоне» как о творческом содружестве. Тем не менее, существовал единый круг общения, включавший, помимо перечисленных выше поэтов, Бориса Куприянова, Юлию Вознесенскую, Елену Пудовкину, Бориса Лихтенфельда, Петра Брандта. Стихи тех лет, приведенные в антологии «Маленький двойной» (раздел «В кругу сайгонавтов») и связанные взаимными посвящениями, говорят об ощущении сопричастности, того самого сайгоновского со-бытия.

В антологии «У Голубой Лагуны» (1980–1986) Константин Кузьминский включил в раздел «Страна Sajgonia» (см. Архив. Ч. 1) имена совершенно другие – фактически неизвестные не только по официальной печати тех лет, но и по самиздату (кроме разве что Юппа): Александр Кутев, Владимир Евсевьев (Боенко), Олег Рощин, Михаил Бестужев-Взятко, Михаил Юпп. Публикации предпослана статья «Юпп и Гера Григорьев (о стукачах, графоманах и непризнанных)». Первого ККК прилюдно обвиняет в стукачестве, тексты другого так и остаются притчей по языцех. Получается, что для знатока неофициальной культуры Ленинграда тема литература и «Сайгон» к собственно литературе не имеет отношения и ассоциируется с поэзией неосознанной и с таким же неосознанным (по крайней мере, другими), «за гранью» бытием.

В 1991 году Владимиром Безродным был подготовлен самиздатовский машинописный сборник «Поэты кафе «Сайгон» 1960–1980-х гг.» (см. Архив. Ч. 2), составленный из материалов, опубликованных в самиздатовском журнале «Петербург» (редактор Валерий Трубицын). Поэтами «Сайгона» называли себя Генрих Абельмас, Владимир Безродный, Михаил Бестужев, Герман (?) Григорьев, Вильям Добровлянский, Михаил Зарайский, Виктор Кривулин, Валерий Филатов. Особенность этого сборника – в преобладании «низовых» жанров: ироико-комических, пародийных. Весьма характерно, что наследники двух авторов (оба филологи по образованию) были против публикации стихов из этого сборника. О том, кого можно считать поэтом кафе «Сайгон», предоставим судить читателю и последующим исследователям.

Книга снабжена указателем персоналий (биографические сведения об авторах настоящего сборника), именным указателем «В очереди за маленьким двойным...» и библиографией материалов, посвященных «Сайгону».

В книге использованы архивы самиздата и материалы из личных собраний Жанны Бровиной, Вячеслава Долинина, Натальи Казимировской, Сергея Ковальского, Вадима Максимова, Валерия Трубицына, Бориса Трубникова, Владимира Овчинникова, Нины Рубинштейн, фотографии из личных архивов Анатолия Белкина, Жанны Бровиной, Вячеслава Долинина, Надежды Калининой, Дмитрия Каховского, Кирилла Козырева, Виктора Колесникова, Ольги Корсуновой, Кирилла Миллера, Аллы Минченко, Владимира Окулова, Владимира Пешкова, Екатерины (Кэт) Питерской, Бориса Трубникова, Татьяны Трубниковой, Алмаз Фельх (Абрамовой), Владимира Эрля.

Составитель выражает глубокую благодарность всем авторам, независимо от исповедования ими тех или иных кафейных традиций, и сожалеет, что данное издание не сумело вместить все присланные тексты. Мы надеемся на то, что сборник будет иметь продолжение, и просим присылать свои замечания и дополнения электронной почтой по адресу: [email protected] .

Мы признательны Петру Брандту, Юрию Должанскому, Вячеславу Долинину, Дмитрию Каховскому, Петру Чейгину, Вячеславу Пинхасовичу, Юрию Элику, Владимиру Эрлю – за поддержку и участие, а также журналисту Татьяне Ковальковой, главному редактору журнала «Сайгонская культура» Михаилу Петренко, главному редактору журнала «Пчела» Полине Беспрозванной, потомку владельцев дома на Невском пр., 49 Виктору Ушакову, директору Архитектурного бюро «Литейная часть – 91» Рафаэлю Даянову за предоставленные материалы.

Особая благодарность – Фонду имени Д. С. Лихачева за финансовую поддержку, без которой издание этой книги было бы невозможно.