Книги

Одиссеас Элитис. СПб.: Алетейя, 2014. 
1980: год рождения повседневности. М.: Европа, 2014. 
Историческая поэтика духовности. М.: Издательские решения, 2015. 
Теоретико-литературные итоги первых пятнадцати лет ΧΧΙ века. М.: Издательские решения, 2015.
Пальмы Сиона: 42 этюда об экфрасисе в поэзии. М.: Издательские решения, 2016. 
Постмодерн культуры и культура постмодерна. М.: Рипол-Классик, 2018. 
Красота. Концепт. Катарсис. 4 лекции по теории искусства. М.: Рипол-Классик, 2018. 
От знака к знанию. Четыре лекции о том, как семиотика меняет мир. М.: Рипол-Классик, 2018. 
Как начать разбираться в искусстве. Язык художника. М.: АСТ, 2019.
Европейская классическая философия. М.: АСТ, 2019. 
Теории современного искусства. М.: Рипол-Классик, 2020. 
Критическая теория. М.: Рипол-Классик, 2021. 
Эффект гарнира: четыре лекции о межкультурном взаимодействии. М.: Издательские решения, 2022. 

Из статьи «Кайнография: Борис Останин как философ»

Борис Останин (1946–2023) был человеком-манифестом. Манифестарность, открытость всегда сопровождала его, даже когда он делал что-то техническое. Последний его труд, конспект-словарь «Догадки о Набокове» – изощренная техника сопоставления слов, фраз, фигур, но и целых пластов и периодов творчества писателя. При всей как будто игровой природе этого труда, в нем самое главное – спор с любой тенью монументальности в набоковедении, допущением, будто Набоков был просто неким совершенным и пестующим свое совершенство писателем. Таков яростный выпад против китчевого образа Набокова, при этом невероятно учтивый к тому особому жару вдохновения, обжигу, из которого выходят вместе с новыми понятиями и словами новые миры. Из «бледного пламени» рождается жар-птица, почти Стравинский, или шахматная доска с бледными клетками, предутренний туман, скользящие гласные, скатывающиеся с горки русского языка на начищенный пол воспоминаний, и многое другое.

Останин развивал новый метод анализа литературных произведений, ссылаясь на упомянутый Платоном эпономический метод – установление правильности имен. Реальность интендирует к вербальному обозначению, именованию. Человек тогда начинает и продолжает как теург: «Сущность человека покоится в языке», – говорил Хайдеггер. Язык взыскует такого продолжения, потому что он не производный результат, но деятельность, процесс, гумбольдтовская энергия. Человек, чья профессия – писатель, публицист, критик, эссеист, такой процесс возводит в кратную степень. Он рас-сказывает, сказывает нам о мире снов/реальности. С-казывает, по-казывает, объявляет – являет, дает увидеть и услышать мир. Борис Останин определяет язык как анатомическую структуру: «Согласные языка – его материнские кости, гласные – отцовское дыхание».

Петр Казарновский вспомнил недавно о противостоянии Останина и Эрля, двух великих монстров филологической «второй культуры». «Мне было известно неприятие Останина, которое проповедовал Вл. Эрль. В такой форме отношения я как-то не смел разбираться, чувствуя какую-то интимность этой вражды. Помню публичный выплеск Хеленукта-текстолога в адрес оппонента, когда вся публика напряглась». Хеленуктизм Эрля основан на особом археографическом внимании, к любому листку архива, к артефактам. Это, можно сказать, ритмичное проживание архива, с постоянными синкопами, прерывающими на реальность. Эрль увлекает, Останин вдохновляет. Мы бы назвали метод Останина не археографией, а кайнографией, по аналогии с кайнозоем. Это метод описания всего случившегося как новизны, заглядывание в зазеркалье хайдеггеровского события бытия.

В построениях Хайдеггера глагол «быть», инфинитив привычного «есть», превращается в имя «бытие», возвращает в свою собственную сущность. Останин динамичнее и случайнее, он любил не только возвращение, но и прорыв к неизвестному. У Останина «случай это со-брасывание, сметание, сближение» людей, комет, машин, планет, так видим мы в тексте-календаре «37,1» – с(о)-брасывание, сметание и сближение цитат, историй, имен и персонажей, стран и эпох. Текст случился. Книга стала не только календарем нашего будущего, но и диагностировала среднестатистическую температуру по больнице. Она оказалась тоже среднестатистической, так называемой субфебрильной, когда человек не болен, но и не здоров.

Состояние между, состояние на границе, состояние кого? Общества? Истории? Измерить температуру телу современности, скажем смело – все равно что прикоснуться критической ртутью к коже современного общества. Но здесь сразу сошлемся на применение Останиным метода топографической рефлексии – «отношение к миру как к продолжению кожи». Так отмечал включенность и благодарил Бориса Останина профессор СПбГУ Валерий Владимирович Савчук в предисловии к книге «Забор как равновесие сил». «Россыпь идей и интуиций ко волнующей нас обоих теме», – теме продолжения коллективного тела в заборе или коже. Попытаться измерить температуру социального современного тела – значит диагностировать состояние в виде каких-то данных. И если забор Савчука – некая мембрана, показывающая все важнейшие данные, то кожа коллективного тела Останина – натяжение смыслов на поверхности его текстов, сопрягающее различные и разнородные данные.

Сергей Завьялов вспоминает, что Останин приветствовал и нонконформистов-позитивистов из числа антиковедов, ненавистников структурализма и апологетов канонической науки о древностях: «Останину, при всем его недоверии к позитивизму, такая атака на то, что некритически вошло в моду, была симпатична». Эти неопозитивисты называли структурализм «кайнофилологией», думая тем самым, что они опровергают его новизну – это не «нео-» изменения предмета, но какая-то странная новизна метода. Как раз Останин, отвергая новизну метода ради метода, мог объединиться с ними для критики «кайнофилологии», но кайнографии своей никогда не оставлял.

В сравнении с такой кайнографией многие обычные историко-философские построения звучат одновременно неуклюже и вызывающе, они присваивают настоящее. Вот, блестящий историк науки А.В. Ахутин объясняет непереводимость понятия «усия» у Аристотеля, что это и сущность, и существование, и существо. Но обосновать «усию» он не может без обращения к хайдеггеровской или бахтинской проблематике. «“Усия” это не идеальная сущность, а, напротив, некое самостоятельно ведущееся “хозяйство” – дома, города или мира – живое “существо”, единственное или единичное, мыслимое в полноте своего бытия». Дом бытия, полнота бытия – совсем это не про Аристотеля, не про метека-богача, создавшего элитную школу в Афинах, консультанта великого императора, видевшего полноту бытия только в практическом благородстве, а не в той «усии», которую он показывает ученикам как пример. Ахутин предпочел не переводить слово усия, оставить грецизм там, где должна была бы развернуться русская философия и где требуется новая запись, вторая запись (как назвал Одиссеас Элитис свою книгу переводов).

Тогда как кайнография, наоборот, исходит из того, что письмо всегда написано кому-то, что культура дописывается, когда ученики узнают об усии, названной совсем по-новому. Когда мы читаем Набокова, мы доигрываем некоторые шахматные партии, и они доигрываются в самой реальности. Параджанов только и делает персидскую миниатюру тем, что она есть.

Останин, переводчик в том числе Кастанеды, понимал, что и мистификации Кастанеды, неверного ученика Гарольда Гарфинкеля, тоже довершают антропологию, делая ее более узнаваемой. Гарфинкель разрабатывал гарфинкелинги, провокационные подрывы привычных рамок социального взаимодействия (например, набирать в супермаркете продукты не с полок, а из корзинок других покупателей, или пытаться купить газету у читающего ее полицейского), тогда как Кастанеда сделал гарфинкелинг главным событием бытия.

Написанная в 1970-е книга Бориса Останина «Пунктиры» построена как «Опавшие листья» Розанова, только не «короба», а избранное из тетрадей. Это другой конструктивный принцип, не собирание своей личности из случайных ее проявлений, не постоянное довершение облика, не движение от поверхности к бесповоротной проникновенности, но напротив, постоянная критика своей многослойности, своей чувствительности, своего резонанса в отношении других культур. Это опыт особых выписок, которые не столько создают систему эмоциональных реакций, сколько показывают невозможность некоторых из таких эмоциональных реакций.