Книги

Андеграунд. История и мифы ленинградской неофициальной литературы. М.: Новое литературное обозрение, 2002. 

Взгляд на петербургское искусство 2000-х годов. СПб.: Петрополис, 2011.

Частный человек. Л. Я. Гинзбург в конце 1920-х - начале 1930-х годов. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2013.

Три трое. СПб.: Издательство Тимофея Маркова, 2013.

Самоучитель прогулок. М.: Новое литературное обозрение, 2016.

Колобок Малевича и др. Взгляд из Петербурга на современное искусство 2010-х годов. СПб.: Jaromir Hladik press, 2021.

Из статьи «Спор с учителем: начало литературного/исследовательского проекта Л. Гинзбург»

Л. Гинзбург начинает карьеру литератора и филолога фактически одновременно с обращением ее учителей к исторической и социологической проблематике в середине 1920-х годов. Приписывание Л. Троцким теории ОПОЯЗа политического подтекста (Троцкий 1923) вынудило мэтров вступить в дискуссию. Несмотря на радикализм “перманентного революционера”, Троцкий не верил в возможность создания новой пролетарской культуры. Он настаивал на необходимости использования “попутчиков”, считая, что культура по происхождению своему буржуазна, формируется не одно десятилетие, если даже не столетиями. Впрочем, по сравнению с политикой в его доктрине эта сфера играла незначительную роль. Ни Троцкий и его сторонники, ни формалисты не смогли доказать свою правоту ввиду утверждения третьей силы — государственной идеологии.

В начавшейся дискуссии “попутчикам” Тынянову, Шкловскому и Эйхенбауму пришлось пересмотреть имманентную теорию литературы. Они попытались ввести в литературоведение “другие ряды”, например “литературный быт” — в качестве альтернатив марксистской социологии и “материалистическому пониманию истории” (Галушкин 1992; Тынянов 1977: 518—521; Чудакова 1985; Шкловский 1990: 508, 516—517). С самого начала своей литературной карьеры Гинзбург, как и другие младоформалисты, оказывается в неопределенной социальной ситуации. Мэтры — бунтари и новаторы — учат следовать собственному примеру, но, отказавшись от прежних идей, сами находятся в поиске новой истории литературы. В то же время идеологизация академической системы вынуждает их уйти из Университета и Института истории искусств. Поддерживая их в конфликтах с официозными критиками и чиновниками (например, во время диспута в Тенишевском училище в марте 1927 года), ученики открыто полемизируют со своими научными руководителями на семинарах. Б. Бухштаб в 1926 году выступил в семинаре Эйхенбаума (Бумтресте) с докладом “Критика имманентной теории литературы”. В. Гофман делает доклад, ставящий под сомнение применимость основанного на эстетике футуризма формального метода к ряду литературных явлений — в частности, к творчеству Рылеева (Гинзбург 2002: 50—52). Гуковский с самого начала занял по отношению к старшим формалистам критическую позицию, будучи аспирантом Жирмунского (Устинов 2001). К 1926 году он успел поссориться со всеми мэтрами, декларируя поиск нового объекта науки (Гинзбург 1989: 14), а через несколько лет опубликовал резкую рецензию на социологические работы Шкловского (Гуковский 1930). Гинзбург тоже вступает в спор со своим научным руководителем Ю. Тыняновым.

Учителя в свою очередь постоянно подчеркивают свое превосходство. В “Записных книжках” Гинзбург немало примеров того, как мэтры скептически высказывались о работах учеников:

Боря [Бухштаб] передал мне “по секрету” дошедшую до него фразу Тынянова о нас (об учениках, о “молодом поколении”): “Что же, они пришли к столу, когда обед съеден” (Гинзбург 2002: 33 [1927]).

В ответ младоформалисты между собой зовут учителей “семитами” (другой вариант “наши фантомы”), а самих себя “арийцами” (Гинзбург 2001: 350 [7.07.1927], 354 [5.08.1927]). Ученики упрекают мэтров в непостоянстве идей, неизбежном для всякого, кто принимает активное участие в постоянно меняющейся культурной жизни, которая отходит от многих прежних традиций. Сами же младоформалисты требуют от интеллектуальной работы большей основательности и в конечном счете традиционализма. В итоге на семинаре, где Эйхенбаум читал доклад о теории литературного быта, произошла ссора. По версии Гинзбург, внешним поводом был ее неудачный каламбур:

В начале своего злополучного выступления в Бумтресте Гуковский много говорил о том, как исследователь рождает (чуть ли не рожает) исследуемое произведение.

От нечего делать и не предвидя надвигавшегося несчастья, я написала Бор.Мих. записочку: “Борис Михайлович, предлагается переименовать Бумтрест в родильный дом имени Б.М. Эйхенбаума и Ю.Н. Тынянова”.

В конце своего не менее злополучного резюме Б.М. между прочим огласил записку и добавил: “Но если так пойдет дальше, то Бумтрест придется переименовать не в родильный, а в сумасшедший дом, и не имени, а памяти Эйхенбаума и Тынянова” (Гинзбург 1992: 155 [1927]). <...>