Книги

Язык трубадуров. М.: Наука, 1975. 

Эвтерпа, ты? Художественные заметки. Беседы с артистами русской эмиграции. Том 1. Балет. М.: Новое литературное обозрение, 2008.

Эвтерпа, ты? Художественные заметки. Беседы с русскими артистами в эмиграции и в метрополии. Том 2. Музыка. Опера. Театр и Десятая муза. Изобразительное искусство. М.: Новое литературное обозрение, 2008.

Поэзия и миф: Избранные статьи. М.: Языки славянских культур, 2017.

Из статьи «Трансцендентный беф-буп для имманентных брундесс»

История спасения Я. С. Друскиным в блокадном Ленинграде архивов своих друзей, Введенского и Хармса, достаточно известна. К этим архивам Друскин, с которым я сблизился во второй половине 1960-х годов, относился благоговейно: в свое время он возил их с собой в эвакуацию, а летом, уезжая на дачу в Царское Село, всегда брал их с собой. Давая мне рукописи домой для работы, он настаивал, чтобы я ехал прямо к себе, никуда не заходя (что, каюсь, я соблюдал не всегда), и звонил ко мне, чтобы в этом убедиться. Но со временем Яков Семенович стал задумываться о том, куда передать этот бесценный для него архив. Едва ли не под влиянием блоковских строк он поначалу избрал Пушкинский Дом и даже вел по этому поводу разговоры с К. Д. Муратовой, которая всегда мне казалась воплощением гоголевской Коробочки, — зная, что в Рукописном отделе этого института архивов не разбирают годами, а разобрав, никому не дают с ними работать под предлогом приоритетов на публикацию собственных материалов, я этому воспротивился и обратился к Валерию Сажину, тогда работавшему в Отделе рукописей Публичной библиотеки, известной, напротив, своим демократизмом. После того как Отдел изъявил желание эти материалы принять, мне удалось убедить Якова Семеновича иметь дело не с Пушкинским Домом (которому, чтобы отделаться от Муратовой, он коварно передал мало кого интересующую “детскую”, то есть связанную с произведениями для детей, часть архива), а с Публичкой, но, mea culpa, последнее оказалось хуже первого. На архив, как мухи на мед, накинулись все, кому не лень, и кто, превратив читальный зал Рукописного отдела в средневековый скрипторий, в очередной раз переписывали с рукописей уже изданные тексты и потом, страшась ссылаться на подготовленные мною вместе с Вл. Эрлем западные издания, выдавали себя за великих русских первопечатников. Посыпались книги, которые нет нужды перечислять, одинаково неряшливые и безобразные [за вычетом тома прозы Хармса “Меня называют капуцином” (М., 1993), подготовленного А. Герасимовой, где большинство текстов все же напечатано по машинописям Вл. Эрля, но и он безнадежно испорчен бездарными иллюстрациями]; дело доходило до включения в авторские издания Хармса современных апокрифических текстов.

В конце концов не выдержал и Сажин, оказавшийся в научной изоляции с тех пор, как в эпоху перестройки возникли тревожащие разговоры о его неблаговидном поведении в брежневскую эпоху (несмотря на вполне благожелательные обращения к нему коллег, он не счел нужным это ни признать, ни опровергнуть). Начав с замысла издать нечто вроде факсимильного издания-каталога рукописей Хармса, он в конце концов выпустил “Полное собрание сочинений” — нагромождение текстов, довольно адекватно на этот раз оцененное В. Глоцером в рецензии, озаглавленной “Не то, не так, не там…”. Я же, повторю, рецензировать это издание вовсе не предполагал, потому что по количеству в нем всевозможных ошибок, несообразностей и нелепостей оно, несомненно, заслуживает занесения в Книгу Гиннесса, а по закону Архимеда (любимого персонажа Хармса) и его ванны объем исчерпывающей рецензии оказался бы равен объему самого шеститомного издания. Однако летом прошлого года А. Устинов, а вслед за ним петербургское издательство Vita Nova, подготавливавшее том Хармса (вышедший недавно под названием “Случаи и вещи”), обратились ко мне с просьбой написать очерк истории обэриутских штудий для этой книги, что невозможно было сделать, обойдя сажинское издание стороной. Очерк был написан, но благонамеренная Vita Nova, нимало не отвечая своему названию, проявила цензурное рвение, достойное советских времен, и, испугавшись моих нелицеприятных оценок, очерк печатать отказалась. Сам очерк будет напечатан в другом месте, предлежащая же рецензия получила, таким образом, воплощение и ныне предлагается читателю.