Книги

Повести и рассказы (б-ка «Обводного канала»). Л., 1984.

На цыпочках: Повести и рассказы. СПб.: Журн. «Звезда», 1997.

Контуры и силуэты. СПб.: ДЕАН, 2002.

Людмила. СПб.: Юолукка, 2013.

Жернов и революция

1

Как всегда, Жернов пришел вовремя – он всегда приходил вовремя. Как бы сильно ни болела голова, как бы ни дрожали чисто отмытые с набухшими венами руки, как бы ни замирало ослабевшее к утру сердце, – в восемь утра всегда Жернов был здесь. Каждое утро он первый открывал обитую дерматином с торчащими из прорех ошметками войлока дверь и с ненавистью слушал фырканье включающихся газосветных трубок под потолком. Комната несколько раз моргала и потом появлялась неподвижная в мертвенном бело-сиреневом свете. Жернов и не представлял себе другого света – и дома у него был такой же, – просто с утра он ненавидел все вокруг. Он обходил стол, выдвигал ящик и каждый раз на несколько секунд стервенел, когда к передней стенке ящика выкатывался блестящий и чистый стакан. Это продолжалось уже несколько недель, и у него не хватало духу что-нибудь предпринять. Всю жизнь он действовал одинаково и не хотел действовать как-нибудь иначе, но до сих пор никому не пришло бы в голову с ним так поступать. Каждый вечер, последним уходя отсюда, он выливал в стакан остатки портвейна и запирал его на ключ в верхнем ящике стола, и вот уже три-четыре недели находил его вымытым и пустым. Он знал, что это результат его собственной ошибки, но мог только скрипеть зубами от злости. Все же у него недоставало ненависти к уборщице. С женой он развелся пять лет назад.

Он стоял посреди комнаты, принюхиваясь. Сильно пахло конторскими: ну да, уборщица приходит по вечерам. Нужно будет сказать ей, чтобы проветривала. Он подошел к окну и открыл его. Помещение сразу наполнилось холодным воздухом, и свет дневных ламп несколько померк. Жернов снял черное с каракулевым воротником пальто, повесил на гвоздь, вбитый в стенку крашенного половой краской шкафа, снял кашне. В пиджаке, в шапке стоял у окна, обхватив себя руками за плечи, зяб. Глядел на двухэтажный флигель, за которым – он знал это – находился второй, точно такой же, расположенный параллельно, помещение находилось в третьем. Он вдруг задумался: для чего было ставить три флигеля во дворе? Эта мысль, появившись, испугала его. Он снял шапку, повесил ее на гвоздь, причесал расческой жесткие, не желавшие лежать назад волосы и закрыл окно. Отодвинув стул, сел за стол, подпер свое длинное рябое лицо чисто вымытыми руками. Вдруг вспомнил: сегодня понедельник.

«Значит, конторских не было эти два дня? – подумал он. – Целых два дня держится запах!» – он покачал головой. 
Достал из кармана пачку папирос, закурил одну. Выдохнул дым и раздавил папиросу в пепельнице. С утра, как всегда, не курилось.

«Вот сейчас бы стакан, как прежде!» – с вялой завистью подумал он.

На всякий случай выдвинул ящик: вымытый, блестящий гранями стакан, выкатившись, ударился о переднюю стенку.

«Это-то она не забыла», – подумал он.

Постепенно, по одному, по двое стали появляться конторские. Здоровались, угодливо улыбались, проходили. Иные делали озабоченные лица.

«Скоро опять навоняют», – с презрением подумал Жернов.

Опоздавший, выражая спешку, промчался мимо стола.

«Небось, вставать не очень спешил», – подумал Жернов.

Он внезапно подумал: не конторские ли каждый раз выпивают его портвейн? Отверг эту мысль: конторские уходили раньше, и никто кроме уборщицы не имел ключа от помещения. 
Конторские зашелестели. Началась ежедневная жизнь. Не жизнь – борьба. Конторские тайно враждовали с Жерновым, надеялись, что однажды он умрет. Один раз и вправду чуть не умер, но конторские не знали об этом. Они думали о нем, как об уголовнике. Изредка конторские бросали на него косые взгляды. Он сидел, задумавшись, и не замечал этого. Он знал об их неприязни – она его не интересовала.

Уборщица приходила по вечерам, чаще когда никого и самого Жернова уже не было в помещении. Если Жернов задерживался, молча убиралась, пока он пил, потом садилась на стул боком к столу и начинала болтать. Однажды застала его сидящим за столом, с головой, запрокинутой за спинку стула. Рубашка была застегнута на все пуговицы, и он хрипел. Уборщица расстегнула ему воротничок, смотрела, как желтеет, оживая, его рябое лицо. Стояла над ним.

– Спаси-и-тельница! – умилялась она.

Когда конторские на время ушли, Жернов сходил в магазин и вернулся. Тайно от всех налил стакан портвейна и медленными непрерывными глотками выпил до дна. Только тогда открыл окно.

«Все равно навоняют», – с удовлетворением подумал он.

Теперь мог хоть покурить.

Пять лет назад он разошелся с женой. Вернувшись домой, он застал ее голой.

– Ты лучше ничего выдумать не могла? – спросил он, поморщившись.

Мужчину он послал за бутылкой. Она думала, что он наедине хочет ее бить, и заперлась в туалете. Жернов не стал бить жену, сидел, курил. Потом, когда распивали бутылку, жена плакала, собирала вещи. Перед этим Жернов сказал мужчине:

– Ты забирай ее с собой.

– Куда ж я ее заберу? – испугался мужчина. – У меня дома семья.

– Не знаю, – сказал Жернов. – Она здесь не числится: она вообще из другого государства.

К концу дня конторские зашелестели газетами. Жернов их за это ненавидел – сам он никогда не читал газет. Но больше всего он ненавидел их за суетливость.

– Уже зашевелились, – сказал Жернов, и они притихли.

Но он посмотрел на часы: оставалось пять минут. Он наклонился и символически плюнул под стол.

Когда он заканчивал вторую бутылку, пришла уборщица. Долго возилась с уборкой, потом потолкалась еще во все углы, но, увидев, что Жернов не собирается, сложила инструменты в туалет и ушла.

В этот вечер неожиданно повезло: пришла девушка Дина. Она не первый раз приходила сюда. Сначала Жернова раздражало, когда она появлялась, но потом он привык и перестал стесняться. Сегодня он даже обрадовался.

– А я увидела, у вас свет горит, зашла посмотреть, – оправдывалась Дина и все вертелась, вертелась, оглядывалась по сторонам.

Ничего не говоря, Жернов встал, схватил ее в охапку и повалил. Она сперва сопротивлялась, брыкалась ногами, но потом сдалась.

– Смотри, только не говори никому, – шептала она потом, заглядывая в глаза, – а то узнают – засмеют. 
Жернов встал, застегнулся, посмотрел в сторону.

– Ты при посторонних не называй меня на ты, – сказал Жернов.

Он хотел налить ей стакан вина, но подумал, что жирно будет, и выпил сам.

2

С уборщицей были свои дела. В тот раз, когда она спасла его от удушья, придя в себя и чувствуя обязанность поблагодарить ее за факт спасения, он налил ей из бутылки стакан. Тогда, хоть и в удушье, вызванном тесным воротничком сорочки, Жернов успел немного проспаться и с некоторым интересом выслушал ее рассказ о том, как год назад инженер убил ее взрослого сына.

– Они туда во двор зашли у школы, – задыхаясь от увлечения и ужаса, рассказывала она, – там на лавочке вторую бутылку и выпили. А потом, видно, разругались. Он когда упал, инженер потом его камнем по голове бил. Большой такой камень, инженер долго бил, пока всю голову не разбил, как лепешку. Сразу и не узнали, кто такой. Потом затащил в кусты и бросил. А утром дети нашли, – объяснила уборщица. – У него в кармане пропуск был.

– А инженера как? – Соседи знали, что они вместе пьют. Тот пришел вечером сильно в крови. Инженер-теплотехник. Пять лет дали, потому что перед этим выгнали и лишили. А то дали б десять.

Жернов молчал, курил, задумался, как все бывает. Ненавидел все это.

В обед конторские построили маленькую виселицу у второго флигеля. На лестнице подманили чью-то кошку. Теперь судили ее. Один держал ее на руках, поглаживал. Кошка мурлыкала, не понимала, что ее судят.

Жернов успел сходить в магазин, как всегда, выпил свой стакан. Теперь стоял у открытого окна, курил, глядя во двор, конторские сгрудились у второго флигеля, что-то горячо обсуждали.

«Что-то затевают, сволочи», – с тревогой подумал Жернов.

Потом увидел небольшую виселицу буквой Г и кошку на руках у конторского. Все понял.

– Эй вы! – закричал Жернов, высунувшись из окна и грозя чистым кулаком. – Вы что там?

Конторские прекратили обсуждение, уставились на Жернова, топтались в нерешительности на месте.

– Вы что? – кричал Жернов. – Я вам!..

Конторские не уходили: видимо, ждали, когда Жернов отойдет от окна. Жернов и правда отскочил от окна, хлопнув двумя дверьми, выскочил на лестницу и бегом спустился во двор. Громко топая, побежал ко второму флигелю, где конторские спешно вдевали кошку в петлю. Конторские, услышав, что он бежит к ним, бросились от него в рассыпную. Кошка осталась висеть, поджав хвост к животу, еще не дрыгалась. Жернов приподнял кошку, осторожно ослабил петлю, снял с шеи. Отшлепав кошку, отпустил. Вернулся в помещение. Ему было жаль, что он не поймал кого-нибудь из конторских и не набил ему морду.

Когда ходил в магазин, заметил какое-то возбуждение, как будто все были недовольны и чего-то ждали. Или недопили... Не обратил внимания, потому что самого крутило с похмелья. Теперь, сидя после двух стаканов за столом и покуривая, вспомнил об этом.

«Ну и народ! – подумал про себя Жернов. – Тупой народ – сами не знают, чего хотят». Конторские, напуганные, сидели тихо, не шелестели даже газетами.

К концу дня вспомнил Дину и удовольствие, которое от нее получил.

«Зачем приходила? – подумал Жернов. – Я ее не просил. Сама пришла. Теперь начнет называть на ты – все поймут. Надо будет напомнить ей, – подумал Жернов, – чтоб не говорила».

Вообще не понимал, зачем с ней связался. Последнее время как-то забыл о женщинах: пил – и все. Жену все это время не вспоминал, хотя теперь подумал, что она, пожалуй, была лучше Дины.

«Зачем она мне нужна такая? – подумал он. – Придумала тоже, домой водить... »

Дину подучила сюда ходить уборщица: Дина приходилась ей племянницей, и она желала ей добра.

– Ты походи туда, – говорила она ей. – Он разведенный – может, что получится. Ты, главное, поспи, – настаивала уборщица, – мужики это любят. Поспит-поспит и женится. Чего даром пить?

В пять часов конторские защелкали замками чемоданчиков. Жернов молча смотрел на них своим рябым лицом, как выходили. Шумной копанией валились вниз по лестнице – удалялись их голоса, потом возникли снова во дворе под окном.

– Целый день сверлит глазами, людоед проклятый! – послышалось там.

– Ничего, скоро всем таким шею скрутим, – услышал Жернов, как чей-то голос сказал.

Сидел, наливался желчью, пил вино. Дину он сегодня не ждал, но она и не пришла. Уборщица тоже все не приходила. Бросил в ящик пустой с остатками винной краски стакан, а ящик не стал запирать – ни к чему.

3

К транспарантам на улицах добавились кое-где флаги. Жернов старался не обращать ни на что внимания. Только утром, когда заглянул в стол и увидел, что опять стакан чисто вымыт, пожелтел от злости. 
«Чего моет? – стиснув зубы, подумал он. – Ведь не было же в нем ничего!»

Конторские пришли и сразу опять навоняли. Сегодня шушукались и почти без стыда заглядывали в газеты. Жернов прикрикнул на них, и они на минуту притихли, но потом опять принялись за свое, газета ходила по рукам. 
«Свободничают!» – подумал Жернов, но больше вмешиваться не стал. «Интересно, почему это Дина вчера не пришла? – подумал Жернов, пытаясь курить. – Стесняется»,– подумал он.

Он не знал, что Дина – племянница уборщицы. Знал, что у уборщицы есть племянница, но не знал кто. Однажды уборщица рассказала ему, что они все деревенские.

– Мы все деревенские, – говорила она, – и я, и муж был, и они. Брат у меня тоже и племянник – много там народу.

Вернувшись из магазина, увидел на своем столе «Генеральную Газету». Холодно взглянул на нее – ко всему был готов – и прошел мимо к окну. Открыл окно, снял пальто, кашне, сходил вымыл руки. Придя, достал из портфеля бутылку, налил в чистый стакан вина не доходя на сантиметр до краев. Выпил, выдохнув ноздрями приторно-сладкий воздух, закурил.

«Сволочи! – подумал он, взглянув на газету. – Подсунули».

Конторские еще не приходили. «Генеральная Газета» говорила, что с этим пора покончить, и призывала ко всеобщей забастовке. Поскорее, пока никто не видел, спрятал газету в стол.

Понемногу стали возвращаться конторские. Проходили, с независимым видом усаживались на места, шелестели газетами, некоторые расхаживали от стола к столу. Когда пришел последний, Жернов посмотрел на часы.

«Свободничают!» – подумал он.

Сходил в туалет – вымыл руки.

Однажды уборщица рассказала историю.

– У нас в деревне был мужик, – рассказывала она, – с дочкой жил. Думали, можно – оказалось, нельзя. Так шесть детей она ему и нарожала. Дети рождаются без косточек, полоумные, все погодки. И такие мягкие-мягкие. Кто на лавочке, кто на табуретке сидят – и не держатся: так и растекаются все. Как студень. А добрые. Один получился как гроб. Колышется и весь в медальках. Говорили ему: нельзя – не послушался. Так шестерых и нарожали. 
Жернов был в деревне только один раз. Ему теперь все казалось, что это в той деревне и произошло.

Сегодня конторские совсем обнаглели: защелкали замками раньше, чем обычно, не досидели точно до конца. А Жернов ждал не дождался, когда они все наконец уйдут. Не мог их видеть в такой наглости и свободе, но и сделать ничего не мог.

Когда потом при открытом окне пил, пришла уборщица. Жернов посмотрел, как она с виноватым видом тычется во все углы, молча пил.

– Ты б налил, – сказала она, убравшись, и сложила руки под животом.

– А ты б попросила, я б и налил, – с обидой сказал Жернов. – Зачем свободничаешь? Знаешь ведь, что мне на утро надо.

Поднимаясь по темной, пахнущей плесенью лестнице домой и спотыкаясь, вспомнил, что сказала ему уборщица после стакана. Она села боком у стола, сложила руки на коленях и с таинственным страхом и восторгом пропела:

– Кто газету читал, говорят, скоро револю-у-уция будет, – поглядела на Жернова вопросительно.

– Ты б не болтала ненужного, чего не надо, – сердито сказал Жернов, – а то гляди, как раз доболтаешься.

4

В этот день весь транспорт без позволения ездил на красный свет. Это сильно затрудняло движение на перекрестках, и почти повсеместно то и дело организовывались пробки. Жернов, подолгу простаивавший на переходах, пришел позже, чем обычно. Все равно никого из конторских еще не было здесь.

«Свободничают, – сказал Жернов. – Не то хитрят, что движение трудное, – подумал он, – или обнаглели совсем».

Как всегда, открыл окно, хоть и не курилось с похмелья. Откуда-то издалека доносилась, там громкая, музыка из репродуктора – такие большие колокола. На улицах сегодня везде их повключали, и они гремели. Жернов не выносил этой музыки: и вообще-то никогда музыкой особенно не интересовался (ну там, «Полет шмеля» или что такое), а от этой зверел. Закрыл окно, уселся за стол и стал ждать конторских, чтобы опять навоняли.

Они сегодня хоть и опоздали, но пришли все сразу, вместе. Гордо и вызывающе посматривали на Жернова со своих рабочих мест, почти не притворялись.

«Ну ты гляди! – удивился он про себя. – Как они теперь! Видно, что-то почуяли. На что хорошее, а на всякие гадости и нюх, и время найдется». Мысленно плюнул под стол и стал звонить по всем номерам.

– А ты чего не женишься? – спрашивала уборщица вчера. – Женился б, меньше пил.

– А чего мне не пить? – спросил в ответ Жернов. – Я на свои пью, не занимаю.

Жена тогда так и уехала в свою страну. Больше о ней не было ни слуху ни духу. Портвейн дорожал, и конторские наглели.

Уже с обеда на улицах было полно народу, как в законные выходные. Сговаривались сразу человек по десять, все вместе шли в магазин. Держались развязно, загадочно смотрели на продавщиц, но и те не боялись. Правда, ни к кому не приставали, только, набрав бутылок, уходили во дворы и парадные быстро пить. Здесь же, в магазине, стоял шум и галдеж.

– Больше трех не собираться! – никому крикнул какой-то очень кудрявый весельчак.

«Пошути у меня, – неохотно подумал Жернов, – дошутишься». Не любил этих в кавычках шутников.

Взял, как обычно, две. Когда шел назад, обратил внимание, что теперь уже все балконы в транспарантах, кое-где вот-вот начнутся драки, но рябое лицо Жернова внушало доверие, его не трогали.

Как Жернов ни старался вернуться из гастронома пораньше – ведь ожидал от конторских сегодня какой-нибудь гадости,– кто-то опять положил ему на стол «Генеральную Газету». Жернов хотел сунуть ее в стол, как и вчерашнюю, но передумал.

«Нет, убирать не буду. Надо им показать», – думал он, постепенно стервенея.

Руки тряслись. Налил полный стакан портвейна, выпил до дна. Все как следует спрятал. Взял из пепельницы погасшую до обеда папиросу, прикурил снова. После этого открыл окно и пошел мыть руки.

После обеда конторские затеяли маршировать. Построились по двое и ходили вперед-назад через помещение, от стола до двери и обратно под музыку, которая там, за флигелями, была громкой, а сюда доносилась издалека. Жернов терпел около часу. Потом встал, сходил в чулан. Принес оттуда пыльные резиновые сапоги, расстелил на столе развернутую газету. Демонстративно завернул в нее сапоги и унес сверток в чулан. Когда-то Жернов служил срочную службу в армии и теперь презирал конторских за их неумелость, но не высказывал им своего мнения.

«Буду я еще учить их! – с презрением подумал Жернов. – И так сплошное безобразие. Ну прямо как обезьяны в зоопарке», – думал он.

Еще уборщица вчера рассказала, как они собирались всей родней убить инженера-теплотехника за ее сына. 
– Он у нас недалеко на лесоповале работал, – рассказывала она, – а тут брат прибежал. Он моему сыну дядькой. Так любил! Они рыбу вместе ловили. Он прибежал и говорит: этот, говорит, теплотехник у нас рядом на лесоповале работает. Шофером. Давайте, говорит, его убивать за племянника. Ну, все сговорились, а как раз зима. Лед на реке стоит крепкий, надо прорубь рубить. Да вот запьянствовали – так ничего и не вышло.

«Тупой народ, – подумал Жернов, – зачем убивать?»

Он стиснул зубы оттого, что мимо его стола опять промаршировали конторские.

Когда конторские разошлись, Жернов, расстегнув на всякий случай воротничок и открыв окно, чтобы проветрить помещение от запаха, налил из бутылки в стакан портвейна и собрался выпить. Сидел, задумавшись, над стаканом. Даже не заметил, как потихоньку пришла уборщица. Послал ее за дополнительной бутылкой в гастроном. Потом вместе сидели, пили вино.

– Что-то я здесь Дины не вижу, – сказала уборщица по-женски, – не приходит?

– А что? – угрюмо спросил Жернов, хотя сам внутренне насторожился.

– Да нет, ведь она племянница мне, – оправдывалась уборщица, – а?

– Нет, – сказал Жернов, – не видел.

– Сиротка, – жалостливо сказала уборщица, – я ее жалею, а?

– Родителей нет? – спрашивал Жернов. Не верил, что сирота.

– Отец-мать деревенские, – сказала уборщица, отводя глаза, – все мы из деревни.

– Чего ж сирота? – спросил Жернов. – Есть же родители. Братья, сестры...

Дина пришла сразу же, как будто ждала, когда уборщица выйдет за дверь. Жернов и дожидаться не стал, тут же повалил ее на пол. На этот раз она совсем не сопротивлялась.

«Чего уж там, – думала она. – Если б не было, а то было».

Когда встал, спросил ее, зачем она не говорила, что племянница.

– А что ж говорить? – ответила Дина, занимаясь своей юбкой. – Я стеснялась: вроде как бы я племянница уборщицы.

– Врешь, наверное,– предположил Жернов. – Наверное, это она тебя подговорила. Ох и люди! Нельзя с вами по-доброму. Ты все-таки не говори мне ты, – еще раз напомнил он.

5

С утра было уже совсем ничего не разобрать: народу на улицах почти не было, зато транспарантов и флагов было столько, что уже и балконов было не видать. Небо обложило тяжелыми тучами, но дождь не шел. Жернов, не включая освещения, постоял у открытого окна, в тяжелом оцепенении глядя на параллельный флигель в пасмурном дворе. Подойдя к стене, повернул выключатель. Напрягшись и стиснув зубы, ждал, пока зафыркает и вспыхнет стылый, неподвижный свет. Стена, шкаф с висящим на стенке пальто, запертые столы – все это... Подошел к своему столу, отпер его, нервно захлопнул ящик, прислушался, как застучал, катаясь между стенками, стакан. Запах конторских не выветривался. Сел за стол и сидел, стиснув голову руками: не то спал, не то думал.

«Генеральная Газета» сообщала о полной победе вооруженного восстания. «Новое правительство в прежнем составе приступило к проведению политики». Сегодня конторские не подбрасывали ему газету – Жернов сам прочел передовицу, возвращаясь из гастронома. Конторские притихли, сидели весь день за столами, даже не шелестели. «Ладно, перебьемся», – думал Жернов. Ему предстояло два дня быть дома.

1979

(Библиотека журнала "Обводный канал", 1984)