Согласно легенде – которую можно проверить, но не хочется, – Роман Давидович Тименчик утверждал, что филологу нужны обширная память, удача и железная задница. Задница у меня действительно имеется; память чем дальше, тем хуже; поэтому скажу несколько слов об удаче.
Таковой я считаю неоднократно предоставленную мне судьбой возможность во всех тех проектах, которые были и не были упомянуты в перечне моих скромных заслуг, работать и дружить с замечательными людьми – им, собственно, львиная доля этих заслуг и принадлежит. С читающим эти слова Петром Казарновским мы начинали работу над составлением собрания произведений Леонида Аронзона. К счастью, у нас хватило ума вовремя обратиться за помощью к Владимиру Эрлю, иначе мы наломали бы дров. К покойному Владимиру Ивановичу я и позднее не раз приходил за советом, в котором он мне никогда не отказывал. С Казарновским мы потом подготовили к печати роман Павла Зальцмана «Щенки» и, даст Бог, еще что-нибудь подготовим. Дмитрий Смирнов-Садовский, замечательный композитор и переводчик, скончавшийся два года назад от ковида, помогал мне в составлении книги своего друга, поэта и художника Олега Прокофьева «Свеченье слов». Не могу не воспользоваться возможностью и не обратить внимание публики на эту незамеченную книгу, вышедшую в издательстве «Библиороссика» в 2020 году, – ее автор, на мой взгляд, того заслуживает. Анри Волохонский терпеливо отвечал на мои невежественные вопросы при составлении трехтомного собрания своих произведений; его великодушие и душевная щедрость, чувство меры и чувство юмора и сегодня остаются для меня мерилом человеческого достоинства. Недостижимым образцом широты кругозора, дотошности и добросовестности в работе с источниками является для меня Габриэль Суперфин. Не могу не упомянуть родственников и приятелей тех поэтов, с творчеством которых мне приходилось работать: Феликса Якубсона, принявшего меня еще студентом в дом Аронзона, и Виталия Аронзона, сохранившего архив брата; Лотту Зальцман, познакомившую меня с творчеством ее отца, и ее мужа Алексея Зусмановича, проделавшего первую расшифровку многих его произведений; Эмму Подберезкину, позволившую мне несколько дней провести в последнем подвале Константина Кузьминского и собрать дополнительные материалы для его архивного фонда в Центре русской культуры Амхерстского колледжа. Ры Никонова и в первую очередь Сергей Сигей сберегли многие рукописи Василиска Гнедова; им я еще надеюсь отдать долг благодарности и продолжить работу над их творчеством, известном сегодня лишь в ничтожной мере.
Я не назвал многих других людей, которым я бесконечно благодарен и которым, собственно, обязана своим существованием и русская литература. Но, как любил говорить Эрль, «всего не упустишь»…
Конечно, вопрос и о заслугах, и о русской литературе стоит сегодня особенно остро. После периода некоторой беззаботности мы снова стоим лицом к лицу с катастрофическим расчеловечиванием, которое еще недавно казалось невозможным. Казалось, оно – именно такое, как мы его сегодня видим, – должно было либо остаться в прошлом, либо маячить где-то там, за горизонтом, и не иметь отношения лично к нам, таким образованным, интеллигентным и высокодуховным. Теперь оно касается и нас, и не нас, с максимальной степенью бесстыдства, брутальности и смертоносности. Какое значение в такое время еще имеют премии? Кого сделала лучше русская – и любая другая – литература? Конечно, можно сказать, что литература никому ничего не должна, это мы ей должны. Ну что ж, в таком случае остается отдавать свой долг так, как умеем и как его понимаем, и быть готовым расплачиваться по счетам. Заочно принимая сегодня с благодарностью и с целым рядом других, не только светлых чувств Премию Андрея Белого, я отношусь к ней как к кредиту, выданному по недоразумению, – не тому и не тогда, кому и когда следовало бы, – и надеюсь на то, что, когда кредит придется выплачивать, на моем балансе еще останутся средства. Надежды, честно говоря, мало.
Удачи всем нам.