Когда Глеб Морев предложил мне произнести традиционные слова в честь лауреата Вячеслава Курицына, я, по причине известной беспечности, тотчас ответил согласием, лишь спустя некоторое время поняв опрометчивость такого решения.

Меня смущали две вещи. Одна касается понятного различия между «Славой» и «Вячеславом Курицыным», на второй имеет смысл остановиться подробней.

На понятии «литература», поскольку именно за заслуги перед ней вручается премия.

Итак, «за заслуги перед литературой».

Отдавая отчет в непреложных и строгих формулировках «literature» (например, «совокупность написанных текстов», «отражение общественного сознания»), в ее видах (научная, популярная, техническая и т. д.), я понимал, что заслуги В. К. сводятся вовсе не к этим «описаниям». Слово «художественная» также ничего не меняет в подобной логике.

Чтобы смягчить условия, я на ходу выдумал было иное определение – то есть, литература является системой взаимосвязей междупишущим-книгой-критиком-читающим. Но и в этой перспективе (помимо душераздирающей банальности) каждое из понятий требовало продолжения в разветвлениях нескончаемых интерпретаций, перераспределения в спектрах значений, не говоря о валентности самих отношений.

Между тем, не миры, а скорее ихотсутствиеотделяет упомянутые возможности таксономий от высказывания Мориса Бланшо:

«Но сущность литературы буквально есть уклонение от любой сущностной характеристики, любого усилия ее упрочения, даже воплощения, она уже никогда здесь, она всегда подлежит новому открытию и пере-изобретению» («Исчезновение литературы»).

Но чему вероятно найти место между этими «полюсами»? Скорее, мнению Канта относительно конфликта между способностью «помыслить» и «представить». Исходя из которого любой пример, способный проиллюстрировать «литературу», всегда будет недостаточен, он все равно поставит перед «недостатком реальности».

С ее «избыточностью» дело обстоит по-иному. Июльский вечер у Елены Долгих, тысячи лет назад, когда она жила на Моховой и окна выходили на Фонтанку. Это так просто! Вино на столе, вода в окне слепит глаза, книги на стенах и на полу, Лена Фанайлова (возможно) рядом, Слава за спиной перед пастью чудовищной пишущей машинкой, оторвать от земли которую не под силу. В машинке нет какой-то из главных букв. Машинка для Кено в переводе Кислова. Слава приехал утром и ночью уезжает в Москву.

На глазах, вернее «на слуху» он заканчивает одну из трех-четырех колонок, которые обязан «сдать завтра утром». Еще не было «ноутбукa», еще куда как далеко до «макинтоша». Спустя миллениум это обретет материю в его последней книге «Курицын-Weekly», изданной в этом году Борисом Бергером. Но кому он был обязан писать завтра о том, о чем мы все уже почти не помним? Почему «обязан»?

В первую очередь, думаю, себе. Потому что хотел, чтобы литература, куда он въезжал со всей своей безоглядностью, была не категорией «помышления», не лакановским «реальным», но тем, где возможно что-то «вообразить», а, стало быть, где возможна память, которая vice verse является воображением и т. д. Наверное, продолжаю я, прибегая к пышной метафоре, тогда он начинал свою энциклопедию «Укбара», чтобы самому быть одновременно и «литературой», и тем, кто постоянно ее утрачивает в усилии понять такую трату. Чему косвенным свидетельством несколько строк из его замечательной книги «7 проз».

«Мне важен был сам феномен сиюминутного сиюквадратносантиметрового богатства: очень много форм и композиционных решений в каждом взгляде, если считать взглядом не акт смотрения, а количество охватываемого этим актом пространства и вещества» (Из письма Мартине Хюгли).

В своем смотрении, настаиваю я, он создавал не только себя, но и «нас», а вместе – некую планетарную систему, где процессы, надо полагать, теперь уже развиваются помимо его воли. (Заметьте, ни разу не было произнесено слово «интернет».) Где вращаются мертвые светила, горят сверхновые и бродят какие-то маловразумительные звезды. Подчиняясь известной гравитации истории.

Но все это сделано и, возможно, будет делаться прежде всего для «себя самого», то есть опять-такидля нас, отнюдь не для «сдать завтра».

Поэтому, будь моя воля, я бы изменил ритуальную формулу мотива награждения на: «за заслуги перед НАМИ и… вероятно, какие-то наши заслуги перед НИМ», за что и выражаю «Славе» и «Вячеславу Курицыну» свою искреннюю признательность и любовь.