Для меня большая честь получить премию Андрея Белого в номинации «Гуманитарные исследования» и формально стать в один ряд с писателями и пишущими, у которых я многому научился. В первую очередь это, пожалуй, касается одного из отцов-основателей премии, Аркадия Трофимовича Драгомощенко, с которым у меня когда-то состоялся, возможно, первый разговор о том, что сегодня принято относить к digital humanities. Сразу хочу выразить благодарность тем, без кого публикационная судьба книги не сложилась бы или сложилась бы иначе: это издатель Павел Арсеньев и автор предисловия Алексей Гринбаум.

В своей речи я хотел бы поделиться своим видением того, как сегодня осуществляется гуманитарное исследование – такое гуманитарное исследование, которое я бы назвалсвободным. На мой взгляд,свободноеисследование – это прежде всего соединение разделенного, связывание ранее не связанного, сближение далекого: истории и морали, религии и экономики, сексуальности и власти, микробиологии и политики, техники и языка. Свобода исследования – это свобода соединения и разделения. Но никакое исследование не начинается с нуля. Во-первых, поле знания всегда уже как-то расчерчено, что-то всегда уже как-то разделено и соединено; во-вторых, частные науки, которые возделывают это поле, в равной мере способствуют и препятствуют свободному исследованию, противостоя ему как оседлая наука – кочевой, если воспользоваться известными терминами французских философов.

Входя на территорию, расчерченную частными науками, исследователь сталкивается с двумя типами противодействия (испытываемого одновременно как давление извне и как внутренние затруднения). Это, с одной стороны, власть местного «специалитета» и замыкание им горизонта возможного, с другой стороны, «головокружение от свободы», вызываемое видом ничейной земли. Первое преодолевается развитием искусности и смекалки, второе – прыжком интуиции, устанавливающим временную почву.

Проблема специалистов в том, что им всегда «все уже понятно», они знают, как было, как бывает и как должно быть. Их задача ограничена взращиванием собственного сада, а о других садах – в том числе о «садах блаженств», доступ к которым открывается только через невладение, – они могут составить представление в лучшем случае по аналогии. Немного успокоить их и тем самым умерить их отчасти полезную, отчасти вредную (ре)активность можно донеся до них основной принцип кочевой, то есть свободной науки: «Я это удержу, но я здесь не задержусь». Разумеется, даже недолгое пребывание кочевого отряда необратимо меняет местные порядки. Но в перспективе это приводит лишь к расширению угодий, находящихся в собственности специалистов (что, впрочем, уже «не мое дело», как говорил в таких случаях Макс Штирнер).

«Головокружение от свободы», то есть тревога возможного, с особой остротой возникает именно при виде земли, освоенной частично и несовершенно. Кочевник знает, что каждая земля – ничейная, но зрелище тщетных посягательств на нее распаляет его воображение. Здесь, однако, кроется опасность более серьезная, чем от суеты специалистов: воображаемое перерасчерчивание может не затронуть реальной территории и так и остаться сном кочевника, увиденным на постое. Отступать кочевнику не от кого и не от чего, а осторожничанье и «рассудительность» лишь привязывают его к чужим сновидениям. Поэтому единственным способом разрешить тревогу возможного является то, что Эмерсон называл «доверием к себе», но что на самом деле является доверием к территории. Традиционно это описывают как прыжок интуиции, то есть мгновенное схематическое усмотрение «другой карты», лежащей на полпути между сознанием и реальностью. Предъявить реальности эту карту (чтобы затем пойти дальше) – высшее, на что может надеяться кочевник.

Это предъявление – то есть воображение, становящееся изобретением, – разворачивается все в той же диалектике свободы и ограничений. Если у вас уже имеются другие карты (а типов карт в целом не так много), то движение по сложной траектории, соединяющее разделенные точки, сжимается до одного жеста – что, как правило, приводит носителей специального знания в недоумение. Они привыкли к нескольким маршрутам и воспринимают всякое отклонение от них как невежество или неразумие. Но произведя серию таких жестов, вы становитесь недосягаемы для их власти и можете встретить вызов только со стороны других кочевников (которые не противопоставляют вас себе, так как находятся с вами в отношениях «безразличного различия»). В этот момент главное – запомнить общее впечатление от операции, по которому вы сможете вновь и вновь повторять перерасчерчивание: всю работу закрепления нового проложенного маршрута за вас проделают сами недоумевающие специалисты (и нужно ли здесь говорить, что в роли последних часто выступает и сам исследователь).

Каждый представитель кочевой науки решает сам для себя, сколько из захваченного удержать, а сколько оставить. Разделить и соединить он сможет столько, сколько у него свободы, а удержать – столько, сколько надежды. Каждый кочевник втайне надеется, что эта земля – его земля и что он когда-нибудь сюда вернется. Но, возвращаясь, он всегда обнаруживает другую землю. Когда специалист сквозь полусон также видит свои земли как чужие, он ненадолго вливается в кочевые отряды.

...Если есть какая-то исследовательская страсть, то это страсть к соединению разделенного. В моем исследовании этим разделенным, ранее не связанным и далеким стали информатика и теология. И я рад, что в этом своем интересе к соединению знания точного и неточного, ясного и темного, отчетливого и смутного я совпал с интересами автора, – математика и мистика, – именем которого названа вручаемая мне сегодня премия.