* * *

Милый гость твой, бледный, вышел с хризантемой на боку.
Ты – мертва, но это странно. Он убил, и я смогу.
Слово, слово. Хочешь, хочешь. – Словно в рану не вложить.
Он убил, а ты бормочешь – долго, длинно – словно – жить.

Выбрал бы вокзал-цыганку, храм старушечий в мозгу.
Ты мертва, но это странно – умирать. Я не могу.
Лучше позвонить по звёздам, по опарышевой лье,
сколько лет и ли, я создан весь в сальери и в земле,
о, – в неосознанном долгу.

Сколько ли и сколько долга – странно-странные века
Беломорканал и Волга – вдруг текут издалека?
Гривуазный небожитель и пошлейший поп-герой
вдруг воскресли – нахтель-нихель,
человечьей обросли корой?

Все мы живы, странно живы, все мы поп- и – воробьи,
жертвы, голуби наживы. Ты убил, и я – свои.
Странно, странно, странно, странно – быть, хотеть, не убивать.
Рана, мама, папа, рана, сын, бессмысленная мать!

15.08.93

Родильный Дом (кинематограф)

(бред, составленный из внутренних монологов)

«В предполагаемом произведении, –
внушительно произнесла она, –
..............................»

Из подслушанного.

«Обремененные, беременные, придите сюда,
и если ждёт вас Господень стол и простая еда,
о, не ропщите, но запишите сей адрес затем,
что вы родите, а Я кого-нибудь съем.»

«Сквозь проходную и ванну!» – «Ложитесь ничком!»
«О, как Он дышит! – каким постоянным толчком,
словно играя в хоккей ...» – «...знать, мужик был говнист...»
«А будет Он ...... – ...футболист!

Марадона, Сперматозоид. (Так Бродский сказал.)
«Ах, пора бы идти уже на вокзал,
работать...» В ресторане приятно, темно.
«Но мне и ей всё равно!!!»

Всё равно: «Родила Царица в ночь,
не то сына, простите, а то ли дочь,
то ль зверюгу какую...
Хорошо, что ещё Она жива.
Что скажу ей? «Слова, слова, слова...»
Жду. Люблю и тоскую.

«Мальчик родится и экстрасенс,
как у Тарковского.
Или девочка в ступе». – «Она улетит, Он кого-нибудь съест».
«Узнаёте Чайковского?»

«Родильный дом. Ах, какой здесь срам! –
недорезанные младенцы, дочки-матери, престарелые сучки...»
«Если Она родит, я депозит ей дам,
и куплю три “баунти” внучке».

«Странный Дом! И я бы родил, но стар уже.
Надоели мне эти игры!» –
Дочь придёт. На каком она этаже?
Там, где рисунки детские, там, где играют Тигры.

конец июля, 1994

* * *

У Вас нема будильника?
Скильки годин?

Шум и ярость, вскрик и всхлип –
это откровение, инояз разумных рыб
и согласных трение:

древний иврит: ври и ты:
ведь сказал же Мао, пусть всегда растут цветы
дзинь и да дзе бао

всхлипом кончится не мир –
всхлипом акт закончится,
и родится друг-кумир, и опять захочется.

от частушки до частушки
все мы твари, все – простушки. Что, не так?
Да, знаю, знаю. Ждёшь трамвая? Жди трамвая.

Дальше – шум, и ярость, ярость –
шерсть словесности и старость
бесом тычется в ребро:
это акт и то – добро.

Бро-добро-родилась Ева
и вкусила плод от древа
Гегеля-могогылля, Бебеля и Гоголя.

[Мама? – Пошлый атеизм?
Бледный конь? – Распад, трюизм?
Люмпен? Жертва Чтива?
Нет, я дэв от дива.]

Всхлипом кончится не мир,
Спермой слов, разливом лир
всхлипнет он и оживёт:
Страшно? Страшно. Кто – умрёт?

<1990-е>

* * *

здравствуйте мисс какашка письмецо получил кукую
ваш законный супруг оттого и полетел верно спочти
королевскогостула ваш любовник сытздоров ба ба баба
днём рожденья христу ему было под пять и десят как и тебе
какого же хера столь праздные интересы накушались кокаина
пообщались с бродским мы тоже общались несегоднязавтра
небудузлословить наша семья была широка добродельна
домнотомна добродомна ку ку добротельна твой приятель
прости за пошлость ку ку
вознесенский

это тот кто твою дочь учил ходить играть на трубе
пердятелы сумасойдут да он хорош другой хорош третий
помнишь? ну можно же пошутить спецьяльно для перперпер
звонил сегодня тому кто тебя уговаривал верить в бога
я тогда помешал пришёл с работы
опять-таки твоя дочь не играет на трубе
я о том что реакция цепная а на цепи дятел
перехожу к другому

умираю здравствуй какашка серьёзно все эти тени
поэты трубачи для нас лишь граница
между музыкой и словом а я умираю жена пришла
просит передать привет хочет туда же завидует
идиотка я тоже завидую пришли мне пистолет только завтра
у меня были мальчики я умираю

пошла пошла это я не тебе
собственно говоря о чём писать представляешь
седая седая борода пролысины убогие лысые силы
хочется спать с девочкой дочкой размешать жену в ступе
хочется взорвать твою америку поебаться с рейганом
кряк

пошла пошла идиотка не приставай
я пишу письмо маме помнишь маму жуткая прагматичка
та была не такая а тебе лишь бы пожрать да пощёлкать на счётной машинке
та с фантазиями а у тебя прыщики
вот подожди придёт настоящая мама с большим хуем
она нас накажет зачем ты спрятала мою папиросу
ангел мой дай дай

умираю какашка всё отняли обокрали
мисс мы уже не на том а на том свете на том на этом
ты меня не пугай я пишу письмо маме дочка отстань позови папу
мама как страшно если ты мама ой никого пусто пусто и пусто
мамочка объебали пришли мне пожалуйста планер

<1990-е>

* * *

Что должен искать человек? Ху-ху.
Богом он создан навек. – Да, ну?
Божью тетрадь, книжную блядь, жену?
Вольно валяться ему во греху.

Странно он дышит, кошмар и чувак –
долго ли дышит живой человек? –
кто – как: и чудь и простак –
до — умозрительной власти калек.

Странная власть: пасть: и хочется пасть.
Встань и встать – кто-то Бога возьмет
в свой-чужой скверноснословящий рот, –
Се, кровавая влассть!

<1990-е>

* * *

На фоне времени снимается сознанье,
играют бицепсы, царит всеядный трах.
На фоне Пушкина снимается семейство,
а чье семейство – не узнать впотьмах.

Фотограф щёлкает, и птичка вылетает,
и ходасевич в рваных кружевах
грызёт орехи, морщится моргает,
и нелюдь ему вторит впопыхах.

Какое время и такое фото
(без восклицаний – просто так: из, из).
Нет шума, нет улыбки идиота,
есть просто идиотопарадиз.

<1990-е>

* * *

В какой-то год, в какой-то день
присев на лавку набекрень,
придумав сказку: «Здесь я дома»,
«Мы-мы и му» гудя заместо Ома,
Он опростился, опростался на ...
Как ни гляди, а всё – Она, Она.

Она лежала где-то и Нигде,
как злая вошь в кровавой борозде –
и раздавить и прикоснуться больно –
Она проснулась и сказала: Вольно!
Не вечно же тебе всю жизнь стоять,
братай меня, я – мать или не мать?

Мать! – он подумал, бедный, и осекся –
И правда, что за Мать – без проблеска, без секса,
Ну пусть Она – не Мать, а я-то что? –
подумал Он, надел, одел пальто.
Она опять упала, как Богиня.
Мать, мать – подумал он – филологиня.

Он взял её под правый локоток,
она рванулась влево, а потом
вдруг выпрямилась и сказала: «Право,
я вам не вша, но и не вся – держава,
держитесь». И пошла, пошла, пошла.
А он остался в статусе козла.

<1990-е>

* * *

Жизнь блаженных идиотов и жизнь коралла... –
Слишком много составляющих меня составляло,
Так что я не помню: земля ли я? книга?
искушающий змей или вечная фига?
Разве покажу я фигу из-под подола?
Лучше заплачу обол или пол-обола.
Ну, и пусть, хоть в Африку, а из этой тьмы уеду,
кувыркаясь в хаосе, бормоча беседу,
или просто, язык проборматывая,
прикусив его, внутрь перекатывая.

<1990-е>

* * *

Нам бы, маленьким, только поднять
эту тяжкую черную ношу.
Взять, схватить, пробежать, промелькать –
мимикрировать в нежную кожу

эфемерных столетий. Смотри – канарей –
или слушай, – он пляшет и вяжет.
Или шум или стук – это смерть у дверей,
что она, безнадёжная, скажет?

Скажет, здесь я твоя, а по сути – ничья,
я – страшна и отчасти убога,
так убойтесь же, твари, меня как греха
ради вашего вящего бога.

Ты её опрости, опростай, отпугни,
чтоб и детушкам было понятно:
есть столетья, светила, загадки, огни,
и во тьме бесполезные пятна.

<1990-е>

Монолог пьяницы во сне на вокзале

Убили Тебя. Отобрали Тебя, отобрали.
Вся жизнь, словно течка, как речь в привокзальном вокзале.
Ну, хоть бы меня? Заключили бы в камеру пыток
и выпили кровь. Моя кровь – это страшный напиток.

Убейте, убейте меня! Но его – о! – оставьте.
Убейте, убейте! Ногам моим жар предоставьте,
И в глаз уколите иглой своей пьяной и ржавой.
Убейте меня. Всё равно назовусь я Державой.

Убейте Его. Уберите и похороните,
как сон мотыльковый... Возьмите вы все мои нити,
пелёнки мои, пеленыи укройте, укройте
в каком-нибудь дзоте поганом, в грязи и блевоте.

В цемент замочите. Я знаю, я знаю, я знаю.
Убили Тебя. Ты – мой Рай и предчувствие рая.
Убейте меня, закопайте в дерьмо кровяное.
Я плачу и ною, я вою, я вою, я вою.

Убили тебя. Отобрали тебя, отобрали.
А где я сейчас? На каком-то поганом вокзале?
Напилась? Верней, напилась. Ну, менты– это менты.
Вот паспорт мой. Thank you. Еще? Я дарю комплименты.

Коляска? – Да, здесь она, видите? Я так устала,
Что жизнь проспала, извините, скажу я, просрала.
Голодный? Ну, что же, я сейчас покормлю его грудью.
Скажи, неудобно! Ты, мент, убери своё рудье,

оружье своё, свою палку, смотри я пляшу,
а хочешь младенца на глаз твой дурной задушу?
А, хочешь, спляшу? Я ведь баба почти плясовая.
Ушёл – и – катись. Я ведь знаю, я всё-таки знаю.
Тебя отобрали, убили, убили уже,
и червь поселился в моей изъязвлённой душе.

05.08.2000

* * *

Кому я нужна? – сказала княжна,
полтинник вращая в руке.
О, как ты, мой друг, рукотворна, нежна –
сказал её друг Бре-ке-ке.

Детишкам нужна, – сказала она, –
однако, они налегке:
то в кайф им Христос, то сам Сатана.
Конечно, – сказал Бре-ке-ке.

Ты понял меня? – Я понял тебя, –
полтинник вращая в руке,
сказал ей Небесный Заоблачный Князь, –
Теперь уже всё – бре-ке-ке.

2001

Орёл на перекрестье

Памяти психиатра В. Кандинского

Был болен. Ставил свечи, грелки,
сгорел почти уже дотла,
и вдруг на газовой горелке
увидел пьяного орла
двуглавого. Как он метался,
хотел взлететь и воспарить!
Живот болел, но я остался
глазеть на газ и кофий пить.
Я промывал глаза водою,
давил мизинцем на зрачок;
вот я уже от боли вою,
а он мерцает чук да чок.
Галлюцинация? Похоже.
Конечно, я и слаб и стар...
Так В. Кандинского до дрожи
в ночи преследовал гусар.
И был он почему-то синий,
как газ, как новый неолит.
Я выключил горелку. Поздно.
Вставать с утра. Живот болит.

27.09.2002

* * *

Ад – это другие.

Ж.-П.Сартр

Вспышка на солнце. Где Вы, что с Вами?
Ваше оконце в радужной раме. –
Тёмен зрачок его, мало там солнца.
Кто-то глядится в Ваше оконце –
кошка напротив или свой век
опустошивший бес-человек?
Там ведь остались тени и книги,
Ваши занятья, Ваши вериги...
О, как светло там, о, как темно!
Бродит во тьме нутряное письмо –
Ваш до рожденья вечный ребёнок.
Значит пора возвращаться. Он тонок,
пусть и не слаб, Вашей болью томим.
Вспышка на солнце. Ваше оконце.
Страшно не Вами быть, а другим.

декабрь 2003

* * *

Я боюсь этих всполохов, взрывов сухой болтовни,
из меня говорящей.
Или лучше немотствовать? – Боже меня сохрани, –
я и так уже ящик
визуально-пустой: ем глазами, глазею и ем,
как маньяк настоящий,
бродящий средь знаков, эмблем,
но возжаждавший крови
в бескровном, теперь уж, миру...
Или лучше болтать, заболтаться
пока не умру?
Нужно музыку слушать. Какая музыка – она
без надежды, без крика
собою довольна, пьяна,
как волна... Я боюсь этих всполохов, встреч,
где родная мне речь
предлагает убиться, убечь и утечь.
Я боюсь себя, Боже, и Тебя, языкастый, боюсь.
Пусть языки умножат свою бессловесную грусть
на мечах и на лирах... Паучка я не научу,
комара... – Всё давно уже было:
Я лучше скажу – промолчу.

2003

(Публикация и подготовка текста Н. И. Николаева и NN.)