На мой взгляд, Андрей Поляков получил премию Андрея Белого очень вовремя: именно за те произведения, в которых смысл его поэтической работы стал вполне очевиден, а ее результат способен повлиять на наши представления о новой поэтической форме.

Поляков мог бы получить премию и раньше: его имя уже присутствовало в шорт-листах 2003-го и 2009-го годов. Это понятно и справедливо: внимательным читателям стихов это имя знакомо и дорого примерно полтора десятка лет, со времени выхода первой книги «Epistulae ex Ponto» (1995).

Уже с этой книгой Поляков занял какую-то свою вполне убедительную позицию. Издали его стихи можно было принять за поздний извод неоакмеизма: открытое, вызывающее заглядывание в классический словарь; перекрестное эхо знакомых и милых голосов, а то и цитат, впрочем, ловко загнутых в другую сторону. Но очень скоро обнаруживалась какая-то другая сторона художественного поведения, а само стиховое строительство имело здесь как будто другую цель.

Какова эта цель, мы вполне понимаем только теперь, после публикации недавних произведений Полякова.

Его новая книга называется «Китайский десант», но это не геополитический прогноз. В первом же стихотворении-эпиграфе книги есть строчка: «действие станет бессонным Китаем!»Это прямая подсказка, точнее, отсылка: «Я думал и понял. Мы все это знаем, / что действие стало бессонным китаем, / что умерли действия, лежат мертвецами» (А. Введенский).

Далеко не вся русская поэзия нового времени – поэзия «после Введенского». Невозможно назвать нашего современника, вполнеусвоившегоэтот запредельный опыт, и не так много авторов всего лишь приняли его во внимание.

Поляков точно из их числа. Как увлеченный следопыт, он старается идти по всем следам одновременно, но при переходе в новое время (за рубеж пятидесятых годов прошлого века) их число резко сокращается. Это отступление к истокам больше напоминает наступление.

Полноправное присутствие чужих голосов в книге – второе объяснение ее названия (для тех, кто помнит, что вся китайская поэзия построена на реминисценциях). Поэт существует и работает в слое значений, образовавшихся внутри самой поэзии. Начиная с шестидесятых что ли годов, началась повторная колонизация этой области, и Поляков производит что-то вроде подушной переписи.

«Чья лодка, вóлнами / шурша, как листьями». А действительно – чья? Мандельштама, разумеется, но понимаешь это почему-то не сразу. В книге множество полустертых, переиначенных и присвоенных цитат, чье авторство двоится, троится… Мандельштам, Хлебников, Введенский, Набоков, Аронзон, Бродский начинают казаться одним автором. Выпав из точной поэтической формулы, потеряв свой эпиграмматический характер, их строчки стали почти неузнаваемы, почти анонимны. Эти освобожденные от говорящего слова – общие и ничьи.

Попадая в другую среду – среду плотногословесноговоздуха – отдельное слово теряет прежний смысловой вес, но состояние невесомости дает ему возможность двигаться по новой траектории и в неожиданном направлении. Лишенная разговорных оттенков интонация сливается с мелодическим строем самого стиха, и в дело вступаетновая техникавладения старыми словами. Изощренное письмо дает возможность движения, замечательного по своей простоте и непроизвольности.

С желтоватым востока ростком
перепутано дерево дня:

это я ли не вспомню тебя
– молодое, худое?

Хочешь, правда, воды принесу
в нежной рюмке ладоней живых,

если голубем станешь моим
– и воробьём незнакомым?

В любом свободном движении есть что-то увлекательное, завораживающее. Но даже не это главное.

Здесь проводятся какие-то испытания. Не испытания языка на прочность (как в практике ОБЭРИУ), а испытание возможностей стиха. Тут важен эффект, результат, а он очевиден: какая-то отчаянная серьезность этих испытаний, какая-тонеобходимостьзаставляет нас следить за ними пристально и заинтересованно.

Вероятно, дальней целью этого, как выясняется, последовательного движения была новаябольшаяформа, понятая как единство нелинейных (пучковых) связей. «Китайский десант» – именно книга, единый текст, где и моностих, и маленькая поэма находятся в одинаковом положении: положении фрагмента.

Книга как целое меняет задачу и роль фрагмента, у каждого стихотворения уже нет необходимости быть законченным. «Незавершенность» вводится в текст как новое - и очень выигрышное – свойство. Стиховая речь ищет продолжения; ее самое страстное желание – не кончаться.

Если судить по стихотворной технике (фрагментарность, зачеркивания, культ черновика) Поляков как будто выступает как луддит – разрушитель «машины письма». Но хитрость в том, что сама книга определяет вполне конкретную ситуацию письма, не существующую за ее пределами, и та в свою очередь становится своего рода «машиной» со сложным технологическим циклом, имеющимна выходене «вещи», а только особый, как бы пересоставленный на молекулярном уровне, стиховой воздух.

Текст и состоит из этого воздуха, полного возгласов, окликов, откликов… В этом его очарование: ты попадаешь в лес голосов, – так перекликаются разные поэтики. Подобный эффект возможен только на большом пространстве, где такая перекличка становится слышна. Поэтическая новость в том, как широко и вольно организовано это пространство; как точно расставлены по разным его углам источники звука.

Легко сказать: пространство, звуковой лес… А почему этополучилось? Как это сделано?

Книга Полякова – сложившаяся структура с мелодическими параллелями и повторами в своей основе. Они разведены в разные тоновые регистры, и воспринимаются здесь как своего рода укрупненные рифмы: рифмуются не слова, а синтаксические и мелодические блоки. Такой повтор и организует книгу как единое резонирующее пространство.

А закончить хочется так, как кончается эта книга: «Спасибо вам, господа мои стихи!»