Дамы и господа,

Узнав о том, что я получил Премию Андрея Белого, я стал недоумевать, а что же, собственно, меня с ней связывает, кроме, разумеется, весьма ненавязчивой веры в переселение душ, которой и он был не чужд. Если это как-то и проявлялось в романе, удостоенном этой премии, то уверяю вас, что на сознательном уровне ответственность за это я не несу. Тогда я лучше скажу, что мне больше всего нравится в Андрее Белом. Это не просто нарочитая фантастичность его сюжета, а, скорее, та абсолютная дерзость, то бесстыдство, с которыми он выставлял себя как фантаст. Выставлял себя до того, что не только в "Петербурге", но и в стихах был для самого себя фигурой совершенно фантастической и оттого не могущей быть познанной ни другими, ни самим собой. Это сердило и раздражало до того, что некоторые вполне серьезные люди (как, например, его кумир и гуру Рудольф Штейнер) вполне серьезно полагали, что он валяет дурака. Посмотрите в его столь мало вразумительных памфлетах, как "Культура и революция": культура здесь не культура, революция не революция, он сам не он сам, а что-то случайно выдуманное для экспозиции его таких несомненно выдуманных внутренних состояний. Но всякая фантастика должна иметь предел, в особенности, когда речь идет о жанровых рамках. В прозе он не преступал этого предела. По крайней мере в этом я постараюсь следовать его примеру. Хотя и этого твердо обещать не могу. Давайте ничего не будем друг другу обещать. Поэтому большое спасибо и простите за непреднамеренный неприезд и считайте, что - здесь фантастика уже пересекает границы дозволенного - я с вами.

Лондон, 23 декабря 2000