Республика ученых, как и любая другая, имеет свою конституцию и другие кодексы, имеет своих граждан, воинов, адвокатов и управляющих. Но она невозможна без сенаторов, и Аза Алибековна Тахо-Годи – несомненный сенатор не только русской, но и мировой республики ученых. Дело здесь не в степени влияния идей или числе цитирований, а в особой интуиции связности, отличающей настоящее слово от простого повторения. Слишком часто то, что считают успехом в гуманитарных науках, на самом деле соткано из повторений – ты сделал примерно то же, что делают тысячи исследователей, да, получил новый результат; но на самом деле просто к тысячам работ прибавляются другие тысячи, подкрепляя друг друга. Тогда простое уточнение, какое-то остроумие запоминаются как признак якобы великой мудрости, хотя на самом деле это лишь отдельное замечание, вдруг обратившее на себя внимание многих. Работы Тахо-Годи устроены иначе: в них как раз меньше всего такого остроумия, если под ним понимать желание обратить на себя внимание, быстро соединив одно с другим. Напротив, постоянство ума, я бы даже сказал «обиход» ума в ее работах поражает.
Главная тема работ Тахо-Годи: длительность – длительность мифа, длительность литературы, длительность отдельного сюжета или образа. Это не следует понимать в смысле изучения традиций или поиска древнейших генеалогий знакомого нам, вовсе нет. Это наоборот, альтернатива тому, что сейчас принято понимать как основной урок античности: стоическому терпению, эпикурейской скромности, перипатетической въедливости или платонической экстатичности. Такую адаптированную античность и извлекают для себя из книг наши современники, придумывая очередные стоические советы для делового человека. Тогда как Тахо-Годи показывает, что какими бы ни были советы, философ начинается там, где он или она не слушает советов, но там, где он или она умеет долго продумывать мысль, которая уже не вполне своя. В этом и смысл мифа в работах Тахо-Годи, это не истина и не заблуждение, это такой залог долгого продумывания, где истина вдруг появляется, когда миф становится зрячим, а ложь – когда миф зрячим быть перестает. Как сова Афины, миф глядит в сторону истины и вылетает в своих долгих сумерках.
Филологи часто работают элегически, уточняя всё более тонкими инструментами расстояния разлук со своим предметом. Тахо-Годи говорит о неразлучном в античности, точнее, об открытии этой неразлучности в античности. Все работы Тахо-Годи и посвящены тому, как миф уже не расставался с религией, как слово уже не расставалось с жанром, как мысль уже не расставалась с идиомами. Это не просто священные браки; скорее что-то вроде больших договоренностей, вроде «общественного договора», где может даже поэт договориться с публикой, или море, согласно А. Рембо, быть на прогулке с солнцем.
Как раз это свойство мысли и сближает Тахо-Годи со всем, что делала вторая культура. Задачей второй культуры был новый «общественный договор», умение подружиться с мировой культурой, при этом так, чтобы своя, русская культура не догоняла и не обгоняла, а скорее просто умела быть всегда уместной в такой дружбе. Поиск уместности любыми подручными средствами, прежде всего, архивными, созданием Самиздата как постоянно живущего архива – Тахо-Годи ее дело. Тахо-Годи так же точно создавала архив разных форм существования философии: это и все те формы, которые переизобретал А. Ф. Лосев, чтобы говорить об устройстве философского аргумента там, где в советское время под аргументом стали понимать просто замечание, замечание как окрик или замечание как обособленное и потому растерянное соображение, и формы жизни античной литературы, которая не всегда выходит на сцену театра при скудости театральной жизни, но должна быть представлена на сцене мысли.
Поэтому труды Тахо-Годи – это архив античной литературы: как прочесть Софокла не просто как одного из трагиков, но как трагика, уже вышедшего на сцену мысли, уже оказавшегося в живом архиве наблюдений над человеком, там же, где Достоевский и Толстой. Другой филолог просто проведет параллели между Софоклом и Достоевским, и это будет не так интересно и не так чудесно – а Тахо-Годи покажет, что просто Софокл со своими идеями пришел как судьба к Достоевскому, как Достоевский пришел как судьба ко второй культуре, не забыв позвать на время и Софокла. «И Софокла уже, не Шекспира…» Если мы не заметим этого ахматовского за рассуждениями Тахо-Годи о литературных формах, то мы не прочтем добрую половину мыслей и Лосева, и Тахо-Годи.
Поэтому почтим первый век и второй век Тахо-Годи славой чтения. Премия Андрея Белого для Тахо-Годи – это способ еще раз прочесть каждую культуру внутри другой культуры, той самой ее судьбы, которая обрекает ее на внутреннее делание. Это «внутри» означает не матрешку, а скорее как мы говорим, что «я теперь внутри науки» или «я внутри театра». Тахо-Годи умеет быть внутри многих вещей, потому что быть внутри наследия Лосева и внутри наследия Софокла – это быть и внутри книжной культуры, и внутри особого чувства музыкальности слова и наглядности философской теоремы.
Свобода становится стимулом этого внутреннего делания, после – содержанием, наконец, просто открывается всем всей своей свободой. Поэтому поздравим юбиляра и лауреата Премии Андрея Белого, потому что «свобода есть свобода», а «всё прочее – литература».