Путь Надежды Плунгян — это путь упорного и результативного труда в трёх областях: активистско-феминистской, искусствоведческой и пока что ещё не до конца явленной, но известной под именем «Синтез и Вопрос». В каждой из этих областей она проявляла основательные познания, независимость суждений и художественную искусность. Надежда Плунгян зарекомендовала себя как автор, способный складывать слова так, что любой вопрос, которого она касается, приобретает содержательность и перспективу.

Как бы пародийно ни звучала это псевдопартийная характеристика для сегодняшнего уха, она точно отражает реальность, в которой лауреатке премии Андрея Белого за 2023 год в номинации «Гуманитарные исследования» Надежде Плунгян приходилось существовать и работать последние два десятилетия. Это реальность человека скорее из 1920‒1930-х годов, реальность, в которой имеются ценности и цели и проглядывает итог.

Премированная книга, «Рождение советской женщины» (2022), — первое большое опубликованное исследование Плунгян — также предметно размещается в этом историческом периоде. По сути она представляет собой расшифровку и классификацию. Расшифровывается — исторически, социологически и пластически — женский образ в советском искусстве и прессе 1920‒1930-х, который затем типизируется и ставится в ряд других типов, сосуществующих или последующих во времени. Так образуется классификационный ряд, не имеющий единого критерия деления (помимо категории женскости): «аллегорическая дева», крестьянка, «восточница», «жена инженера», «новая женщина», мать, «чужая», «вредная», художница... Воистину, все гендеры хороши, кроме скучных!

Инструментом расшифровки, наряду с историческим и социологическим подходом, служит метод гендерной теории. Гендер понимается Плунгян двояко — как игра личных стратегий внутри предлагаемых обстоятельств биологического пола и как пластическая форма. Поскольку книга посвящена прежде всего изобразительному искусству, на первый план выходит именно второе значение. В применении в визуальным исследованиям можно определить гендер как интеграл социокультурных знаков биологического пола. Эти социокультурные знаки всегда дифференциальны, они маркируют чистые различия между мужским и женским. Каждый такой отдельный социокультурный знак подобен шуму, издаваемому одной каплей воды, а собираясь все вместе, эти капли издают шум прибоя. Это и есть в точном смысле операция взятия интеграла: все дифференциальные ощущения собираются, суммируются в целостном восприятии, отдельные знаки пола — в цельном гендерном образе.

Собираются эти знаки, собственно, взглядом. Так, стоя перед рисунком трактористки, стахановки Паши Ангелиной, мы прочерчиваем по нему взглядом кривую, которая цепляет эти знаки, — короткая стрижка, нос картошкой, толстая шея (знаки, которые по тогдашним социокультурным меркам могли бы быть сочтены мужскими); гребешок в волосах, грудь, плавный завиток волос над левым виском (знаки скорее женские). Затем суммируем, интегрируем эти знаки и обнаруживаем, что мужское и женское здесь взаимовычитаются, — поэтому Плунгян квалифицирует этот образ как агендерный.

Задача художника-портретиста тогда может быть понята как такое интегрирование социокультурных знаков биологического пола. Но то, что зритель собирает в восприятии движением глаз, художник собирает первично движением руки (в этом отличие картины от фотографии, где образ собирается единомоментно пальцем, нажимающим на кнопку). Искусствовед может постфактум проследить за рукой художника, проанализировать, что заставляло её двигаться так, а не иначе, и помочь тем самым гендерному аналитику. Гендерный аналитик же указывает искусствоведу на саму форму, в которой это движение разворачиваются, — стало быть, оба органично дополняют друг друга. Обнаружение этой точки пересечения, этого междисциплинарного узла и есть, думается, основная новация книги.

Фактическим содержанием книги, «мясом» текста является, однако, не столько исторический или гендерный анализ, сколько внимательные и необычайно поэтичные описания графических и живописных изображений — экфрасис. Невероятно, но факт: это, кажется, первый текст, награждённый премией Андрея Белого, основу которого составляет жанр экфрасиса! Я позволю себе вмешательство в авторский текст и разобью его на строки, чтобы слушатели могли лучше оценить его достоинства:

(Далее речь идёт о картине Елены Мельниковой 1937 года «Экскурсия на заводе “Шарикоподшипник”».)

Мужчина в пиджаке подводит группу иностранцев — 

вероятно, международную делегацию коммунистов — 

к работнице, проверяющей качество шариков.

Сверкающие интерьеры завода поистине огромны 

и напоминают дворец: 

в них теряются и машины, 

и кадки с пальмами, 

напоминающие о движении за озеленение фабрик. 

Работница показана за собственным огромным столом, 

ее светлые волосы гармонируют с белой рубашкой 

и скромной рабочей блузой. 

Букет ромашек в стеклянной банке 

символизирует почетные условия труда, 

стальные шарики в коробке сверкают, 

как жемчужины.

Любопытно, что сама форма как жанра также может ставить гендерные проблемы. Как замечает американский историк литературы Джеймс Хеффернан в книге «Музей слов: поэтика экфрасиса от Гомера до Эшбери» (1993), если живописное изображение бессловесно и этим подобно женщине в традиционной культуре (он приводит слова Лессинга: образ должен быть прекрасным и молчаливым, как женщина), тогда слово о нём становится вызовом сложившемуся гендерному порядку, оспариванием мужской привилегии взгляда и говорения. Для Плунгян само желание письма как будто пробуждается и катализируется изображением, следует за ним, а стиль письма перенимает характерную экфрастическую колористичность и застылость.

В большом историческом масштабе оценить значение этой книги можно посмотрев на неё глазами не специалиста, а обычного современного молодого читателя или читательницы. Каким она предстанет этим глазам, обычно уставленным в экраны смартфонов и привыкшим к совсем другим зафиксированным женским образам? Как каталог странных, фантасмагоричных существ, объединённых разве что грамматическим женским родом. И в то же время существ, в образах которых угадывается что-то интимно знакомое — какая-то черта мамы, бабушки, прабабушки... Эту черту или черты молодой читатель или читательница могут подметить и в себе — и, возможно, благодаря этому залатать постоянно распадающуюся связь времён. Как говорит в конце книге сама Плунгян, цель этой книги не столько критика, полемика, сколько самопознание.