Уважаемые члены Комитета премии Андрея Белого, дорогие коллеги.

Стать лауреатом премии Белого – большая честь для меня, и эти слова – не просто формальность: пожалуй, из существующих в настоящее время премиальных институций эта премия вызывает наибольшее доверие, в разное время на нее были номинированы многие авторы, которые были и остаются в числе моих любимых, и если выбор лауреата – всегда в какой-то степени дело случая, то имена авторов, вошедших в короткий список, почти никогда не вызывают вопросов. Человеку, интересующемуся тем, что происходит в современной литературе, зачастую бывает довольно трудно сориентироваться в огромном потоке текстов, поэтому существование такой премии представляется чрезвычайно важным и нужным делом.

Также мне очень приятно разделить эту премию с Виктором Iванiвым, замечательным прозаиком и не менее замечательным поэтом, с которым мы знакомы с 2002 года и, помнится, по очереди, независимо друг от друга, пытались прикурить на бензоколонке. После этого с нами сразу всем все стало ясно. Творчество Виктора представляется, с одной стороны, чрезвычайно герметичным, энигматическим, отсылающим к каким-то реалиям, оставшимся за кадром и неизвестным стороннему читателю – и одновременно очень открытым, как будто приглашающим втянуться в жизнь этого параллельного мира, густо заселенного самыми странными персонажами и, быть может, в один прекрасный момент обнаружить и себя в их числе. Лукавое простодушие, свойственное этим текстам, легко может ввести в заблуждение: действительность, представленная в них, моментально обрастает дополнительными измерениями, в которых подчас самое незначительное событие получает неожиданные аллегорические толкования, открывает потаенные смыслы и, в конце концов, почти окончательно утратив связь с изначальными фактами, преображается в своего рода сомнамбулический оракул.

Другой автор, которого я не могу не упомянуть и имя которого в этом году присутствует в коротком списке – это Андрей Сен-Сеньков. Его короткая проза удивительна тем, как умудряется сочетать чрезвычайно сложно устроенные метафорические конструкции с почти афористическим лаконизмом, что делает текст необычайно концентрированным, так что, кажется, его правильней было бы называть поэтическим. Как уже было сказано, в принятии такого решений всегда присутствует доля случая, и книга Андрея, несомненно, могла бы быть третьей среди отмеченных, и если этого не произошло, то, возможно, только потому, что делить бутылку водки на троих – это как-то слишком уж по-нашему.

В целом можно сказать, что в современной литературе – во всяком случае, в той ее части, которая ориентируется на новаторство – грань между прозой и поэзией постепенно стирается, проза стремится к большей концентрированности, интенсивности, сжимается, укорачивается, фактически следуя принципу экономии мышления. Текст как будто пытается в заархивированном виде донести до адресата максимальный объем информации. Во многом это обусловлено особенностями ситуации постмодерна, в которой постоянно делается акцент на интертекстуальность, цитатность, включенность в историко-культурный контекст, что позволяет восстановить дополнительный, параллельный сюжет, рассказывающий историю взаимоотношения текста со своими предшественниками. Но есть и другая особенность, характерная именно для русской литературы последних десятилетий, о которой часто упоминают исследователи современной литературы – тот разрыв, «распад связи времен», произошедший на сломе эпох и сделавший невозможным разговор о некотором общем культурном поле, в котором каждый автор, приступив к самостоятельной творческой работе, уже обнаруживал себя в окружении хорошо знакомых с детства фигур, с которыми уже мог взаимодействовать по своему усмотрению, спорить или соглашаться, развивая их идеи и методы. Связь поколений, преемственность для современного автора зачастую оказывается не некоторой изначальной данностью, а предметом специальных осознанных усилий. Естественная же среда для современного автора организована как хаос. Это отсутствие общего дискурсивного поля, прозрачного для всех, с заранее установленными правилами и так же четко сформулированными инструкциями о том, как именно эти правила следует нарушать, зачастую приводит к своего рода невротическому герметизму, непрозрачности, лихорадочной попытке совладать с этим хаосом, задать ему структуру, обустроить его таким образом, чтобы создать возможность для совершения хоть каких-то предсказуемых действий. Такая ситуация оказывается одновременно и травматичной, и необыкновенно продуктивной, автору одновременно дается и очень много, и очень мало – как если бы перед голодным человеком выложили гору еды, питательной, но совершенно неудобоваримой, если не знать способов ее приготовления – и вот он должен каким-то образом своим собственным умом до этих способов додуматься, если хочет выжить. Это превращает литературу в чрезвычайно захватывающее, не всегда безопасное авантюрное предприятие – но тем интересней.